Профессор Влад

В ту пору у него выработалась очень оригинальная, единственная в своём роде манера шутить, которая была хуже любых, самых откровенных злобствований. Прицепившись к чему-нибудь, он всё утрировал и утрировал сказанное, усугублял и усугублял соль своей остроты, пока, наконец, сам не приходил от неё в ярость, и тогда дело выруливало на новый виток — Влад ковырялся уже в собственных язвах, словно намеренно доводя себя до крайней степени раздражения, пока то, что изначально было шуткой, не доходило до полного абсурда, гротеска, оскорбительного не столько для вышучиваемой жертвы, сколько для самого шутника. На сей раз Влад дошёл до кондиции очень быстро, вдвое быстрее обычного, и его фантазийные описания непристойностей, которым мы с Гарри якобы предаёмся в свободное от учёбы время, завершились тем, что мне же и пришлось отпаивать его валокордином.

Ещё бы сердчишко у него не пошаливало: он же теперь заводился буквально с пол-оборота, из-за ничего! Иногда, бывало, сидим рядом, разговариваем вроде спокойно, и вдруг: — Не понимаю, почему вы мне всё время «тыкаете»?! Кто вы — и кто я! Не забывайТЕС! — (Это характерное скрадывание мягкого знака в конце слова доводило меня до трясучки: Влад, кажется, и не подозревал, что ко всем прочим радостям вывез из санатория еще и своеобразное старческое арго, хорошо известное тем, у кого есть престарелые родители. Основано оно на пафосе, словоискажениях и перестановке ударений; примером (и апофеозом) его может служить слезоточивая фраза, произнесённая как-то Владом в пылу воспоминаний о тяжкой беременности не то Симочки Машей, не то Маши Верочкой, и звучащая почти как стихотворная строфа: «Я нАдолго запомнил то, / Что пЕрежила наша сЕмья!!!»). После таких экзерсисов я нАдолго выпадала в осадок. А Влад, однажды начав, не в силах был уняться. — Вы, я вижу, не понимаете разницы между безалаберной пятикурсницей и её научным руководителем, автором множества научных трудов и монографий, — надменно, сухо говорил он. — Давайте, пока не поздно, поставим на этой затее крест. Сейчас я вам запишу телефон моего коллеги, неплохого преподавателя… он как раз любит возиться со студентами… — С демонстративной деловитостью Влад принимался выдвигать один за другим ящики стола, изображая, что ищет записную книжку; и только тот прискорбный факт, что отыскать он её никак не мог — она канула в небытие прямиком из антикварной тумбочки геронтологического Центра, о чём Влад сам неоднократно сокрушался перед отъездом в санаторий, — внушал мне слабую надежду на то, что ещё как минимум день, может, два-три, а то и всю оставшуюся жизнь я буду ходить в его верных дипломницах…

Порой я спрашивала себя: зачем я терплю всё это? Что, чёрт возьми, привязывает меня к противному, склочному, полубезумному старикашке, которому не пошёл на пользу лечебный отдых — и который, в общем-то, плевать на меня хотел? Чего ради я мучаюсь?.. Пустая риторика… я тут же раскаивалась в ней, понимая, что никогда не смогу забыть это лицо — пусть даже уникальность его иллюзорна; одним словом, я любила его, и это всё объясняет. Мы, аутисты — люди самодостатоШные и спокойно обходимся без общества себе подобных… но уж если привяжемся к кому-нибудь — то навсегда. Что говорить, если даже теперь, когда Влада давно нет на свете, я люблю его по-прежнему — и, как ни смешно это звучит, знаю, что буду любить до самой смерти.

6

Справедливости ради замечу, что Влад, когда на него «находило», цеплялся не только ко мне — любящей и безответной, — но зачастую и к лицам куда более влиятельным и грозным. Так однажды мне довелось наблюдать отвратительную сцену с Ольгой Валентиновной, которую он прямо-таки с грязью смешал. Всё началось с того, что бедняжка, не ожидавшая от «дорогого Владимира Павловича» никакого подвоха, предложила ему, как она выразилась, «с Нового года начать новую жизнь», — то есть, проще говоря, переселиться со своих недосягаемых высот на первый этаж, где как раз освободилось уютное помещение, ранее служившее пристанищем маленькому магазинчику канцтоваров. Нехитрая эта рокировка позволила бы Ольге Валентиновне реализовать давнюю и очень соблазнительную задумку — отдать турагентству «Психея» (уже неплохо раскрученному и понемногу расширявшему штат) весь четвёртый этаж, который — что немаловажно, — приобретя автономию, значительно прибавил бы и в цене за кв. м/год…

Как бы не так! Профессор — видимо, для затравки — вежливо, но ядовито поинтересовался: уж не считает ли «милая Оленька», что пожилой, больной, усталый человек станет менять свои наработанные годами привычки ради её запутанных, скользких и, по сути дела, противозаконных махинаций?.. В ответ Ольга Валентиновна попыталась логически — как говорится, на пальцах — доказать Владу, что «грязная сделка» и для него будет выгодной: кабинет на первом этаже гораздо просторнее и светлее, там шире окна, не говоря уж о том, что старому профессору не придётся каждое утро преодолевать три крутых лестничных подъёма…