Прогнозы постбольшевистского устройства России в эмигрантской историографии (20–30-е гг. XX в.)

Степун подвергал критике советское толкование человека. При большевизме, считал он, произошла «радикальная отмена человека с большой буквы»; большевизм принял позитивистско-материалистическое неверие в религиозную природу человека и вследствие этого пришел к полному отрицанию свободы и творчества. Неверие в божественное происхождение человека было равносильно отрицанию человека.

Одну из главных и характерных черт советского мировосприятия Степун справедливо признавал «предельным насилием над инакомыслием». «Самая страшная сущность враждебного нам большевизма, – писал он, – заключается в том, что он не понимает инакомыслящих, что он отрицает диалог, дискуссию, свободу мнения, а потому (в качестве институционного закрепления всего этого) демократию и парламентаризм»[101].

Степун писал о необходимости перевоспитания человеческих душ, о создании новой душевной структуры и формировании новой психологии. «Организуйте свою духовную личность… – обращалась редакция журнала «Новый град» к эмигрантской молодежи. – От вас ждет Россия, чтобы вы принесли с собой огонь веры в мир безбожия, оружие знания в страну полузнайства и технически обученного варварства и, наконец, уважение к свободе и достоинству человека – в землю рабства и насилия над человеком»[102]. В эмигрантской молодежи, воспитанной на основах христианского сознания, на идее религиозной апологии свободы, новоградцы видели «дополнение» к внутрирусской молодежи; в единстве они будут способны к перерождению человеческого типа, к перестройке духовной личности, к возрождению России.

Новоградцы стремились исторически осмыслить идею свободы, понять ее первоначальный смысл и процесс ее трансформации. «Какую бы идею мы ни взяли, – писал Степун, – нам будет нетрудно установить, что на заре своих дней она мирно сосуществовала с идеями, впоследствии глубоко враждебными ей». Так, формула Великой французской революции «Свобода, равенство и братство», по свидетельству Степуна, есть типичный пример «райской примиренности враждебных друг другу идей». Трудность ее реализации «в грешном историческом мире» была доказана самой революцией – отменой христианско-средневековой идеи братства. Степун идею братства считал более сектантской, чем революционной.

Русское освободительное движение унаследовало двуединство: свободу и равенство. «Самым злым делом октябрьской революции» новоградцы признавали отрыв свободы от равенства, что осуществилось в Советской России. «При объективном взгляде на историю, – писал Степун, – нельзя не видеть, что большевистски-коммунистический отрыв свободы от равенства был в сущности предопределен до большевистским отрывом от братства, или, по другой терминологии, отрывом свободы от религиозной истины»[103]. «…Мы не удовлетворены буржуазным пониманием свободы, – утверждалось в редакционной статье первого номера “Нового града”, – и ищем для нее новых обоснований»[104]. Свобода для Степуна органично связана с личностью и истиной: «Они существуют в имманентном и неоспоримом единстве».

По определению Степуна, свобода – «жизнь и дыхание» целостной, христианской личности. Требование государственного строя как строя свободы означало «безоговорочное признание абсолютного значения всякой человеческой личности». Из этого Степун делал вывод, что допустимо огосударствление того, чем человек владеет, но «не того, что он есть», и что государственное насилие над человеком есть «кража со взломом, злостное вторжение не только в человеческое, но и в Божие хозяйство – метафизическая уголовщина».

Истина как адекватное отражение объекта познающим субъектом олицетворялась в статьях журнала с христианской истиной, «не творимой им самим, а в форме заданности». Однако, как рассуждали новоградцы, пути к истине различны. Послушание истине не терпит пассивного подчинения, но неизбежно требует ее творческого восприятия, «раскрытия ее в себе и воплощения ее через себя».

«Творческий акт, связующий единую и предвечную общезначимую и общеобязательную истину со всегда единственною… личностью человека, и есть свобода». В отрыве от истины свобода превращается в произвол, в анархию, в отрыве от личности – «в пассивное послушание, в дисциплинарный батальон иезуитско-орденского, прусско-казарменного или большевистско-партийного типа… В отрыве от истины и личности свободы так же нет, как в отрыве от свободы нет истины и личности»[105]. Триединство истины, свободы и личности, таким образом, является для новоградцев основой новой государственной общественной жизни. Достижение реальной свободы возможно лишь при перерождении людей, при создании новой социалистически-персоналистской идеологии, поскольку старые социалистические идеологии «обветшали».