Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

 — Алессандро, скажи, вы с Доменикой были же вместе? Ты сумел лишить её невинности? Как ты это сделал?

Если честно, то подобных вопросов я от него не ожидал. Не он ли месяц назад провёл эротический ликбез, научив Софью Васильевну «плохому»? Не он ли хвастался мне в Риме своими любовными похождениями? А теперь вон такие вопросы задаёт! Как я мог помочь товарищу с тем, в чём он лучше меня разбирался? Я так и спросил его, злясь на его дурацкие вопросы на фоне лучших, чем у меня, познаний.

 — Стефано, очень странно слышать подобные вопросы от тебя, «самого страстного сопраниста в Риме», как ты сам назвал себя. В чём дело? Разве русские девушки в плане анатомического строения чем-то отличаются от итальянских?

 — Эй! Не смей так говорить! Отличаются, но не в этом смысле. Степанида… не такая, как те аристократки, с которыми я был в Риме — развратные и похотливые. Она не такая, она — само воплощение девственности и чистоты. Словно святая Джованна, Орлеанская Дева. Ты слышал же, как она поёт? Разве с таким голосом может сочетаться какой-либо порок?

 — Стефано, спустись с небес на землю. Порок и грех есть в любом человеке, в любом из нас. И надо научиться это принимать, если ты не хочешь разочароваться в людях. Но я согласен с тем, что Степанида — гораздо более невинная в этом плане. Только вот насчёт близости ты должен поговорить с ней, а вовсе не со мной.

 — Ты же мне друг! Разве ты не хочешь помочь? — в отчаянии воскликнул Стефано.

 — Это будет «медвежья услуга», грубая ненужная помощь, — возразил я. — Вы с ней принадлежите теперь только друг другу, у вас достаточно времени, чтобы обсудить всё, что касается ваших, только ваших отношений. Что будет, когда мы покинем вас? Пойми, я же не буду вечно здесь, когда-нибудь мы с Доменикой уйдём отсюда в будущее. И я не хочу, чтобы ты привязался к нам до такой степени, что не сможешь жить без нас. Поверь, Стефано, когда я понял, что моё сердце принадлежит Доменике, то мне и в голову не приходило просить помощи у других людей.

 — Я тебя понял. Но всё-таки, что посоветуешь мне, бедному? — со вздохом вопросил Стефано, нервно перебирая в руках чётки — подарок маэстро Альджебри.

 — Поговори с ней. Хотя, ты должен был сделать это раньше. Ты должен был поставить её перед фактом, что не можешь подарить ей наследников и… взять её общеизвестным способом. Ты говорил ей об этом?

 — Нет, Алессандро. Не говорил. Я не смог этого сделать, — с грустью сообщил Стефано.

 — Ох, Стефано, — вздохнул я. — Ты ведь помнишь тот разговор в трактире? Так вот, я один раз уже скрыл от девушки свою настоящую сущность, надеясь получить от неё то, что хочу. И что? Она отвергла меня сразу, как только узнала о моей кастрации. Стефано, ложь в своё оправдание ни к чему хорошему не приводит. Прими это как горькую, но необходимую правду.

Стефано на какое-то время замолчал, видимо, обдумывая мои слова, а затем с глубоким вздохом промолвил:

 — Будь что будет. Я скажу ей. И если она это не примет… Что ж, я готов уйти в монастырь Сан-Алессандро*!

Бедный Стефано! Как я хотел помочь ему, как хотел вмешаться и поговорить с его супругой, но я понимал, что от этого ничего хорошего не будет. Нет в супружеской жизни места третьему, и я смутно понимал это. И всё же, я старался поддерживать друга, старался оказать ему помощь — сейчас, пока я здесь, ведь потом этой возможности не будет.

Погрузившись в раздумья по поводу просьбы Стефано, я брёл по длинному дворцовому коридору, не замечая ничего вокруг. Из тягостных размышлений меня вырвал звонкий смех где-то в конце коридора. Подняв глаза от своих пряжек на туфлях, я воззрился вдаль и увидел Марио Дури. Сопранист, раскинув руки, кружился на месте и при этом громко смеялся.

 — Марио! Ты как, спятил? — раздражённо крикнул я, злясь на него за то, что помешал мне думать.

 — Ах, Алессандро! Может быть! Я не знаю! — восторженно ответил мне Дури, прекратив кружиться и подойдя ко мне ближе. — Я влюблён и счастлив! — воскликнул он, изобразив улыбку до ушей и запрокинув голову назад — да, похоже, что от пылкой страсти русской княжны у бедняги неаполитанца совсем выбило пробки.

В середине декабря мы с Ефросиньей Ивановной ездили в монастырь, чтобы проведать начинающую послушницу Павлу Петровну и помолиться в благодатном месте. Надо сказать, когда я увидел Паолину, то просто не узнал её: в простом платье, платке, с одухотворённым лицом и воодушевлённым взглядом — сейчас она казалась ещё красивее, чем была в Риме. Казалось, что тяжёлая физическая работа не утомила её, а наоборот, давала ей больше энергии.

 — Ты и правда не хочешь вернуться? — спросил я свою мнимую сестру. — Знаешь, пока тебя не было, столько всего произошло, — добавил я и рассказал о наших трёх свадьбах, пытаясь вызвать хоть какой-то интерес ко всему этому. Но Паолина лишь улыбнулась: