Прогулка под деревьями

Первой «настоящей» поэтической книгой Жакоте стал сборник «Сова и другие стихотворения», изданный в 1953 году Галлимаром в коллекции «Метаморфозы». (Но писались эти стихи, конечно, раньше — в течение семилетнего пребывания в столице.) Это нарративная стихотворная «сюита», посвященная переживанию любви и смерти. «Сова» кружит, как и положено совам, над руинами — но здесь речь идет не о романтических руинах, это развалины послевоенной Европы, обломки на городских улицах, разбомбленные мосты, опустошенные деревни, — кучи осколков, пыли и праха, становятся наваждением, не только загораживают горизонт будущего, но и затрудняют любое движение вперед. Состояние мира, лежащего в руинах, переживается изнутри, ведет к такой же расщепленности лирического «я», что выражено, например, в этом почти классическом по форме сонете «Как некоторым нравится в печали», где угадывается и словарь любимого Жакоте Бодлера, «который видел во сне все наши руины» (Ф. Жакоте. Написанное в журналах), и ритмический порыв «Последних стихов» Ронсара:

Оставить гипс, железо доски с гнилью!
Но нет, как пес, зарывшись в след, иду
так рою глубоко, что наконец найду
желанное — я стану светлой пылью
скелетом, рассыпающимся в прах
а то, что слишком этой встречи жду.

Временами тон становится почти апокалиптичным. Одновременно любовь — единственное хрупкое прибежище живущих, «гнездо из дождинок», но это прибежище непрочно, неверно, разлука неизбежна…

Тайна жизни раскрывается в повседневном, а не в «чудесном и фантастическом». В последней части «Леса и воды» наконец достигается ясность, видения текучего и сверкающего мира, брак стихий, ведущий к просветлению самой материи стиха, «ясность» марта, утра, перелеска, «боярышник в светлом блеске», «анемон светлее утренней звезды». Все это вместе указывает на приятие мира в его противоречивости.

Молодой поэт одержим вопросом: что же и как можно построить из этих обломков, как можно «поэтически» обитать в рухнувшем мире? Следуя за Новалисом и Гюставом Ру (последний часто цитирует знаменитое высказывание Новалиса о задаче поэта — «собирать воедино осколки рая, рассеянные по земле»), Жакоте начинает создавать свою собственную поэтику фрагмента, отрывка — словно строительный материал, залог будущего, когда — кто знает? — возникнет новая возможность для созидания лирической гармонии. Наиболее полным воплощением этой поэтики стали «записные книжки» или заметки Жакоте, которые он начал делать еще в юности и продолжает вести до сих пор, он выпустил уже три книги «Самосева». По-французски «заметка» звучит как «note», что одновременно означает и музыкальную «ноту» — то есть они не являются просто «дневником наблюдений» над природными и культурными феноменами, но тщательно продуманным сложным многочастным произведением, симфонией, со своей композицией и внутренней логикой. При этом заметки почти всегда выходят за грань просто текстуальной реальности, в них доминирует начало жизненное («увиденное, приснившееся, прочитанное» — причем с годами «приснившегося» становится все больше).

Жакоте отрекается от «поэтической гордыни», критикуя свои ранние стихи: «Они слишком быстро поднимаются ввысь, слишком высоко парят над границами видимого, создавая тем самым мерцающий мираж, который уводит от реальности»[217]. Вот почему нужно взлетать совсем не высоко, не отрываясь от повседневного языка, говоря вполголоса о насущных «трудах и днях». Коррелятом «невидимости» стихотворения является «стирание» его творца, и цель этого сознательного акта все та же — сделать так, чтобы реальность совпала со стихотворением; убрать все занавеси, перегородки — будь это «поэтические приемы» или «забота о себе», о чем, почти в орфическом тоне, заявляет первая запись «Самосева». («Замкнутость на себе умножает темноту жизни. Миг истинного самозабвения — и все завесы, одна за другой, становятся прозрачны, и ясность пронизывает мир насквозь — насколько хватает взгляда; одновременно пропадает сила тяжести. И душа в самом деле становится птицей».)

Но полет этой души уже не будет подчеркнуто великолепным — все лебеди, орлы и альбатросы поэзии прошлого хотя и не забыты полностью, но они перестают быть эмблемами, даже сова, птица, чье имя носит предыдущий сборник стихов, теперь не упоминается, ее место занимает у Жакоте «невидимая птица»:

Кто здесь поет, когда умолкло все? Чей голос
Негромкий, чистый, начинает песнь
Такую дивную?