Прогулка под деревьями

Возвращаюсь мыслью к «двум» ночам: светлой, неоглядной, завораживающей — и безвыходной, как тюрьма. Бывает, чувствуешь себя замурованным на постели, в темной комнате, встаешь, толкаешь дверь, спускаешься по лестнице (тишина в такие минуты совершенно непроницаемая!), но и дом — та же тюрьма; выходишь на крыльцо, но и там — стены, которые еще выше, гигантский свод без единого просвета. Может быть, если б ты и вправду вышел на улицу, ты бы вспомнил, что ночь открыта во все концы; но в действительности ты даже не поднимался с постели, а над тобой, как стена выше любых стен, высится ограда куда длинней и неодолимей, которая неизбежно превращается в образ смерти или, скорее, подставляет вместо себя более несокрушимый образ смерти, смерти без рассвета. И все-таки ты еще в силах ждать, запастись терпением, усовестить самого себя. Да, эта тишина не успокаивает, а душит. Даже поражаешься, до чего она беззвучна: ее не нарушает ничто — ни единый вздох, ни единый крик ужаса. Тебя как будто сносит в сторону, тащит течением. Но стоит перетерпеть, и ты поймешь, что стена вот-вот рухнет. Вот и птицы; они — вроде затемно вставших землекопов, которые пробивают брешь и шаг за шагом работают все жарче. Иногда к ним прислушиваешься, как арестант — к звуку ключа, сулящего свободу. Позвякивание в узком коридоре.

А другая, гибельная, мысленная ночь — это ночь последняя, птиц здесь не бывает. (Их голоса, хлопочущие, разводя огонь на востоке, — и вдруг этот огонь вспыхивает. Упорные, неутомимые, не покладающие рук маленькие пастухи.)

Ночь, когда их ждать напрасно. Выхода нет. К этой стене нас прижимает с самого рождения. Она приближается, растет, нависает, давит. Но все это — лишь образы; хорошие или плохие, они всегда слишком хороши.

Единственное, что на самом деле серьезно, — это преждевременная смерть, смерть еще до смерти, при жизни. Она приходит — и конец; словно по стебельку зрения полоснули секачом, и вот дни и ночи по-прежнему сменяются, ни на йоту не отличаясь теперь друг от друга.

Странная вещь — зрение, вбирающее мир и перерабатывающее его в невещественные — или не совсем вещественные — образы. Сначала острое, потом — ослабевшее, затем — померкшее. До чего же трудно дается нам жизнь!

июнь

Вечер, десять часов, листва темнеет, цветы на лаврах блекнут, небо серебрится, как зеркало.

Жидкая, юркая змейка воды.

сентябрь

Китайская поэзия. «Девятнадцать древних стихотворений» («Пресс юниверситер франсэз»), известных в Китае каждому. Датируются, скорее всего, эпохой Хань (между третьим веком до нашей и третьим веком нашей эры)[74].

Далеко, далеко в выси неба звезда Пастух,
И светла, и светла ночью Дева, где Млечный Путь.
И легки, и легки взмахи белых прелестных рук,
И снует, и снует там на ткацком станке челнок.
День пройдет, а она не успеет соткать ничего,
И от плача ее слезы падают, точно дождь.
Млечный Путь — Хань-река с неглубокой прозрачной водой —
Так ли непроходим меж Ткачихою и Пастухом?
Но ровна и ровна полоса той светлой воды…
Друг на друга глядят, и ни слова не слышно от них!

В основе стихов — легенда о двух звездах, Пастухе (Альтаир) и Ткачихе (Вега в созвездии Лиры), которые разделяет Млечный Путь. Небесные созвездия и совершенно конкретная работа ткача чудесно, без малейшего нажима, сопоставлены здесь и говорят о разлуке.

Другая вещь в комментариях не нуждается:

Все то, что ушло, отчуждается с каждым днем,
И то, что приходит, роднее нам с каждым днем…
Шагнув за ворота предместья, гляжу вперед
И только и вижу холмы и надгробья в ряд.
А древних могилы распаханы под поля,
Сосны и кипарисы порублены на дрова.
И листья осин здесь печальным ветром полны.
Шумит он, шумит, убивая меня тоской.
Мне снова прийти бы ко входу в родимый дом.
Я хочу возвратиться, и нет предо мной дорог!

* * *

Музыка. Листва нот — вроде укрытия, живой стены, сквозной изгороди, фильтра. Мелодия, как цепочка гор или холмов, когда неподвижная, спокойная, когда взвихренная, неустрашимая, драматичная. Но прежде всего — как линия, отделяющая и обозначающая невидимое, неведомое, мечту каждого ребенка: посмотреть, что там, за ней? Мираж, его власть над нами.