Происхождение фашизма

Духовный мир Муссолини был своеобразным аккумулятором различных вариантов экстремизма, которые затем преломлялись в его пропагандистской и политической деятельности. Правда, экстремизм Муссолини отнюдь не был слепым. Он имел прагматический оттенок. Муссолини прямо ссылался на отца прагматизма, американского философа У. Джеймса: «Прагматизм Уильяма Джеймса также очень помог мне в моей политической карьере. Он дал мне понять, что тот или иной человеческий поступок должен оцениваться скорее по своим результатам, чем на основании доктринальной базы»^{184}. Но Муссолини явно преувеличивал степень знакомства с учением Джеймса. Скорее всего, кое-какие обрывки он узнал из «Леонардо» и «Воче». Когда американский философ Г. М. Кэллен, автор работ о Джеймсе и Бергсоне, в 1926 г. был принят Муссолини, он надеялся на интересную и содержательную беседу. Однако его постигло разочарование. «Дискуссия о прагматизме, — констатировал он, — закончилась полным фиаско. Совершенно ясно, что дуче лучше знал имя Уильяма Джеймса, чем его учение»^{185}. Как и во многих других случаях, ссылки на авторитет тех или иных имен должны были придать интеллектуальный оттенок, в известной мере даже облагородить беспринципные политические трюки и махинации. «Мы позволяем себе роскошь быть аристократами и демократами, консерваторами и прогрессистами, реакционерами и революционерами, сторонниками легальности и нелегальщины в зависимости от обстоятельств времени, места и окружающей среды», — говорил Муссолини. Подобная политическая всеядность была характерна для него и раньше, однако не проявлялась до поры до времени столь откровенно.

Когда в Италии поднялась волна интервенционизма, Муссолини своим острым политическим чутьем уловил, что пришел его час. Крайнему волюнтаристу и авантюристу, ему было неуютно в рядах Социалистической партии, хотя он и сумел высоко подняться по лестнице партийной иерархии. Но как раз опыт лидерства в партии, чуждой для него, убедил Муссолини в том, что она никогда не станет послушным инструментом для осуществления его честолюбивых замыслов. Состав Социалистической партии, организационные принципы, программа — все это исключало возможность превращения ее в орудие политического авантюриста. Муссолини нужна была организация другого рода, которая слепо и беспрекословно подчинялась бы его воле, невзирая на самые головокружительные повороты политической игры. В значительной мере прав Г. Джудиче, когда он пишет, что предательство Муссолини по отношению к Социалистической партии можно расценивать как логически обусловленный акт верности самому себе^{186}. Предательство Муссолини носило ярко выраженный политический характер. Он порвал с социалистическим движением в тот момент, когда для него открылись иные, более подходящие политические возможности. Следует отметить, что разрыв с Социалистической партией еще не означал немедленного отказа от левацких устремлений. Его представления о революции ассоциировались с войной^{187}.

25 сентября 1914 г. Муссолини в качестве редактора «Аванти!» написал статью «Слово пролетариату», выдержанную в духе линии Социалистической партии на нейтралитет. Но уже 18 октября без согласования с руководством партии, по собственной инициативе, он публикует статью «От нейтралитета абсолютного — к нейтралитету активному и действенному». Отказ от нейтрализма в его истолковании выглядел революционным шагом. «Хотим ли мы — как люди и как социалисты — быть инертными зрителями этой грандиозной драмы? Или не пожелаем ли мы каким-то образом и в каком-то смысле быть ее действующими лицами?» — обращался он к читателям. 24 ноября его исключили из Социалистической партии. За ним пошли очень немногие из социалистов. Но Д. Преццолини, редактор «Воче», приветствовал то, что «суровая и возвышенная натура Муссолини избавилась от «социалистической наклейки». Националисты, футуристы, революционные интервенционисты из синдикалистского течения — весь этот разношерстный и многоликий лагерь — приняли отступника в свои не столь многочисленные, но крикливые ряды. Впоследствии сам Муссолини, а вслед за ним и фашистская историография изображали вступление Италии в войну как дело рук дуче. Но это явное преувеличение. Муссолини был всего лишь одним из интервенционистских лидеров, причем отнюдь не самым влиятельным. Благодаря репутации ультрареволюционера он помогал поддерживать иллюзии у тех, кто искренне верил, что вступление Италии в. войну приближает страну к социальной революции. Кровавая война в изображении Муссолини представала как горнило, в котором выплавляются новые духовные и политические ценности, новая революционная модель Европы.