Движение фашистских колонн теперь можно было остановить, но Муссолини нужна была легенда, нужен был «героический» псевдореволюционный ореол для похода, который, в сущности, даже не состоялся. Десятки тысяч сквадристов должны поверить, что поход все-таки был. И Муссолини уже в качестве премьер-министра открыл ворота Рима для постоянно прибывавших фашистских скуадр. Так создавалась иллюзия захвата власти, тогда как на самом деле, она была вручена Муссолини господствующими классами. Конечно, кое-кому из представителей традиционной элиты хотелось бы в качестве гарантии видеть в роли ментора при Муссолини такого испытанного консервативного политика, как Саландра. Но в конце концов главное заключалось в том, чтобы провести «превентивную контрреволюцию». Муссолини это хорошо понимал и повел собственную политическую игру с «позиции силы», добиваясь неограниченной личной власти. Приход к власти фашистского лидера объясняется не столько его тактическими маневрами, сколько единством стратегических целей крупного капитала, монархии, военщины и фашизма. Муссолини знал, чего хотят от него верхи. «Важно ясно и твердо сказать в этот момент, что сегодня в Италии есть государство и мы заставим его уважать посредством законов, а если понадобится, — с помощью пулеметов», — заверял он тех, кто вручил ему власть.
В то же время у рядовых участников движения нужно было поддерживать иллюзию «революционности» фашизма, иллюзию насильственного захвата власти. Муссолини не жалел усилий, чтобы «поход на Рим» выглядел в глазах масс формой «революции». Мы совершили уникальную революцию, заявил он в интервью, данному «Коррьере делла сера»: «В какую эпоху, в какой стране мира совершалась революция, подобная этой? Революция делалась в то время, как службы функционировали, торговля продолжалась, в то время, как служащие были на своих местах, рабочие на заводах, крестьяне мирно работали на полях. Это революция нового стиля!»{221}. (Вспомним, что именно «поход на Рим» представлялся Меллеру ван ден Бруку образцом «консервативной революции».) «Поход на Рим», — поход которого фактически не было, стал одним из главных мифов итальянского и международного фашизма. На выставке современного итальянского искусства летом 1935 г. в Париже экспонировалась крупноформатная картина, изображавшая Муссолини верхом на коне во главе марширующих на Рим легионеров. По мере удаления от времени событий миф обрастал все новыми и новыми наслоениями, все более и более отрывался от исторической реальности.
Приход Муссолини к власти оказал существенное воздействие на становление фашизма за пределами Италии. До 1933 г. итальянский фашизм был главным воплощением этого международного феномена, эталоном для всех прочих его разновидностей. В этом качестве он становится важным фактором генезиса международного фашизма, влияя на его идеологию и организационные формы, политическую тактику и пропагандистские методы, темпы вызревания.
«ПИВНОЙ ПУТЧ»,
ИЛИ НЕУДАЧНЫЙ ДЕБЮТ ГИТЛЕРА
«Поход на Рим» послужил вдохновляющим примером для германских фашистов. Гитлер признавал серьезное воздействие итальянского фашизма на формирование нацистской партии. Прямое влияние итальянского опыта прослеживается в первой значительной политической акции нацистской партии, мюнхенском так называемом «пивном путче» 8–9 ноября 1923 г. Под его внешне опереточной формой скрывалось достаточно серьезное политическое содержание. Его смысл и значение можно понять лишь в контексте замыслов и действий общегерманской реакции в период революционного кризиса 1923 г.[7]
Сторонники консервативной политики, базирующейся на грубом насилии, всегда составляли могущественную фракцию германских господствующих классов. Правительство Эберта — Штреземана, сочетавшее насилие с более гибкими методами, казалось им слишком мягким. Монополистические магнаты, военщина, представители политического консерватизма разрабатывали планы создания диктаторского режима, способного железным кулаком подавить революционное движение и «переиграть войну». В качестве формы такого режима намечалась директория из военных и промышленников. Видная роль в этих планах отводилась баварским реакционерам, горделиво называвшим свою провинцию «ячейкой порядка». К тому времени заметное, хотя далеко еще не главное, место среди прочих элементов баварской реакции принадлежало гитлеровской НСДАП. Именно баварцы выступили застрельщиками в борьбе правых сил против имперского правительства, рискнувшего избрать более гибкую внешнеполитическую линию.