Происхождение личности и интеллекта человека

Вне зависимости от правоты той или иной гипотезы бесспорно, что социализация достаточно жестко табуировала половую свободу, заменив хаотичное партнерство ритуализированными играми, опасной необходимостью применять насилие, платить или мастурбировать. Авторитетных подробных исследований на данную тему крайне мало, но о системах половых табу и о публичной мастурбации как о бытовой норме первобытных народов есть указания у Клода Леви-Стросса в III томе его «Mythologiques» (1968), у Э. Кроули в «Исследовании о первобытном браке» (1895), у Э. Вестемарка в «Истории человеческого брака» (1901).

Впрочем, было бы несправедливо сводить развивающий воображение «мастурбационный эффект» исключительно к сексуальным стремлениям и переживаниям.

Puto, возможна и более широкая трактовка этого термина.

Неосуществимые в реальности статусные и имущественные вожделения, становившиеся все сильнее по мере развития материальной культуры и общественных отношений, тоже можно отчасти классифицировать как мастурбацию или явления, близкие к ней по принципу. (Позже они получат наименование «мечты», «грезы» et cetera.)

Дело в том, что символы реальности (слова) и ее номинированные образы обладают почти такой же раздражающей силой, как и сама реальность, но совершенно не зависят от ее диктата, обусловленного биогенезом, законами физики et cetera.

С изобретением языка вся неизмеримость мира, закодированная в символы, «перенеслась» в маленькое пространство мозгового черепа (350-1300 см3), где оказалась всецело во власти т.н. мышления homo.

Свободное и ничем не ограниченное манипулирование этими символами, создание из них произвольных конструкций оказалось, порой, еще более сильным раздражителем, чем сама реальность.

Ceterum, как мы уже отметили, все постепенно развившие про- гностию факторы: страх смерти, ложь, труд, мастурбации, религии, агрессии относятся к области приблизительных понятий и не содержат в себе никакого нейрофизиологического смысла.

В переводе же на понятный нам язык мы должны их отмарки- ровать как примерно равносильные, множественные, сменяющие друг друга или даже соседствующие раздражители, которые за счет богатства и аккордности вызываемых ими рефлексов способны мобилизовать нервную систему, обеспечивая ее непрерывный тонус. При этом мы должны помнить, что вербальный символ или «фрагмент сознания» (зрительный образ) имеет почти такой же возбуждающий потенциал, как и реальное явление.

Сух, но точен И. Павлов, описавший в «Общей характеристике сложно-нервных явлений» (1909) этот процесс следующим образом: «Разные агенты, превращаемые в условные раздражители, сперва действуют в их общем виде и только постепенно, при дальнейшем подкреплении условного рефлекса, становятся все более и более специализированными раздражителями. Это надо считать правилом, законом для раздражителей, доставляемых всеми анализаторами (органами чувств)».

Ergo, е supra dicto ordiri каждая номинация (слово), каждый символ реальности, как справедливо замечал тот же Иван Петрович, является «многообъемлющим», сверхсильным раздражителем.

Мышление, будучи (severe dictu) комбинированием сотен и тысяч номинаций, т.е. сплетением-расплетением тысяч раздражителей, по сути, является для древних и новых структур мозга постоянным провокатором миллиарда синаптических, нейроэндокринных и структурных процессов, поддерживающих часть мозга в состоянии возбуждения.

Здесь возникает новый, но крайне важный вопрос — о реакции мозга на его непрерывное раздражение этими процессами. (С учетом физиологической обременительности любой активации для любого живого клеточного субстрата).

Теоретически, ответ, конечно, известен; мы видим, что даже самое сложное и многовариантное мышление, гипотетически являясь «биологически обременительным» вызовом неисчислимого множества рефлекторных ответов, тем не менее «прижилось» и стало нормой работы мозга.

Более того, уместно предположение, что именно раздражительная сила мышления, вероятно, и явилась основной причиной его возникновения и закрепления.

Но это — теория, а хотелось бы получить и однозначные экспериментальные свидетельства «отношения» мозга к тем воздействиям, что настойчиво активируют как его локальные клеточные поля, так и целые структуры.