Происхождение видов

Едва ли возможно допустить, чтобы подобные, едва заметные движения, вызываемые в молодых растущих органах растений прикосновением или сотрясением, могли иметь для них функциональное значение. Но растение обладает способностью обнаруживать под влиянием различных внешних раздражений движения, значение которых для них очевидно; таковы, например, движения к свету и реже – от света, по направлению действия силы тяжести, или чаще – против этого направления. Когда нервы и мускулы животного раздражаются гальваническим током или стрихнином, проистекающие от этого движения могут быть названы случайными, потому что нервы и мускулы, конечно, не обладают специальной чувствительностью к этим раздражителям. По-видимому, так обстоит дело и с растениями: обладая способностью приходить в движение под влиянием известных раздражений, они случайно раздражаются и от прикосновения или от сотрясения. Отсюда можно без затруднения допустить, что и у растений, цепляющихся листьями и усиками, эта общая способность была подхвачена и развита естественным отбором. Но представляется вероятным, на основании причин, изложенных мною в моем труде о лазящих растениях, что это имело место лишь у тех растений, которые уже приобрели способность к вращению и, таким образом, сделались вьющимися.

Я уже пытался объяснить, каким образом растения сделались вьющимися благодаря усилению способности к слабым и неправильным вращательным движениям, первоначально не представлявшим для них никакой пользы; а эти движения, равно как и вызываемые прикосновением или сотрясением, являлись в свою очередь случайным результатом общей способности к движению, приобретенной ради совершенно иных и полезных целей. Не берусь решить вопроса, происходило ли постепенное развитие лазящих растений путем естественного отбора при содействии унаследованных результатов упражнения; но нам известно, что некоторые периодические движения, как, например, так называемый сон растений, зависят от привычек.

Я разобрал достаточное, пожалуй, даже более чем достаточное число примеров, тщательно подобранных искусным натуралистом, как доказательства невозможности объяснить при помощи естественного отбора зачаточные стадии полезных особенностей строения; мне кажется, я сумел показать, что с этой стороны не встречается никакого серьезного затруднения. Попутно представился случай остановиться несколько подробнее на постепенных переходах в строении, нередко связанных с изменением функций, – важный вопрос, который не был достаточно подробно рассмотрен в предшествовавших изданиях этого труда. Я повторю теперь вкратце приведенные примеры.

По отношению к жирафе постоянное сохранение особей какого-то исчезнувшего высокого жвачного, обладавшего самой длинной шеей, ногами и пр. и способного поэтому обгрызать растения на высоте, несколько превышающей обычную, равно как и постоянное истребление среднего роста особей, которые не могли тянуться так высоко, может вполне объяснить образование этого замечательного четвероногого; но продолжительное упражнение этих частей, связанное с наследственностью, в значительной мере могло способствовать их координации. По отношению ко многим насекомым, обнаруживающим сходство с различными предметами, не представляется невероятным, что основой для работы естественного отбора являлось в каждом отдельном случае случайное сходство с каким-нибудь широко распространенным предметом; это сходство могло все более совершенствоваться путем случайного сохранения незначительных изменений, увеличивавших это сходство, причем этот процесс продолжался до тех пор, пока насекомое продолжало изменяться и пока все более и более усиливавшееся сходство могло служить средством, ограждавшим насекомое от преследования зорких врагов. У некоторых видов китов обнаруживается наклонность к образованию на нёбе неправильных мелких роговых бугорков; вполне возможно, что естественный отбор сохранял все благоприятные изменения, пока эти бугорки не превратились сначала в слоеватые шишки или зубцы, подобные тем, какие мы встречаем на клюве гуся, затем в короткие пластинки, как у домашней утки, далее в пластинки, столь же совершенные, как у широконоски, и, наконец, в гигантские пластинки китового уса, какой мы видим во рту гренландского кита. В семействе уток эти пластинки употребляются вначале в качестве зубов, затем отчасти как зубы, отчасти как процеживающий аппарат и, наконец, исключительно для этой последней цели.