Происшествие

— Так, — вздохнула Ефросинья Викентьевна, — посидите немного, Варвара Ивановна, отдохните, я протокол сейчас оформлю.

* * *

Яков Ильич Рындин, ювелир, которого Ефросинья Викентьевна вызвала для оценки драгоценностей, был точен. Он пришел в назначенное время, минута в минуту. Ефросинья Викентьевна чрезвычайно уважала точных людей, сама была точной, потому что только точность помогала ей не выбиваться из графика беспокойной жизни.

Ювелир был сухонький веселый старичок с легким седым нимбом вокруг головы. Одетый в кожаный пиджак и ослепительно белую рубашку, он был весьма элегантен. Ефросинье Викентьевне в своей работе уже доводилось несколько раз встречаться с ним, и эти встречи всегда доставляли ей удовольствие.

— Ну-с, милая дама, — сказал Яков Ильич, галантно поцеловав у Ефросиньи Викентьевны руку, — что вы хотите мне показать?

— Нечто необыкновенное, — улыбаясь, ответила Ефросинья Викентьевна и достала из сейфа железную коробку.

Рындин уселся поудобнее в кресло, он, наверное, уже полвека давал здесь свои ювелирные консультации и чувствовал себя как дома.

— Давайте ваше необыкновенное, а то в последние годы попадается главным образом все очень и очень обыкновенное. Ювелирный ширпотреб из универмагов.

— Разве бывает ювелирный ширпотреб? — удивилась Ефросинья Викентьевна, освобождая от папиросной бумаги кольца, серьги, броши.

— Ого-го! — воскликнул Яков Ильич. — Неплохо!

— Настоящие?

— Еще какие! Девятнадцатый век в основном. Фамильные?

Ефросинья Викентьевна пожала плечами.

— Это у вас я хотела бы узнать…

— Очень красивые вещи… Очень… — бормотал Яков Ильич, разглядывая украшения. — Правда, жемчуг весь умер. Судя по всему, его не носили. А жемчуг, милая дама, одиночества не переносит. Ему для жизни нужно тепло человеческого тела. Впрочем, иногда жемчуг удается оживить, но этот — едва ли. Самая заурядная вещь — вот это кольцо с алмазной веточкой — и то больших денег стоит, а все, я думаю, приблизительно на полмиллиона тянет.

— Как вы сказали? — Ефросинья Викентьевна даже побледнела.

— Приблизительно, я говорю, приблизительно. Кое-что здесь просто музейная редкость! Это украдено из музея?

— Нет, не думаю. Частное собрание, скорее всего.

— В таком ассортименте частных собраний становится все меньше и меньше. Значит, тайник.

— Пожалуй, — согласилась Ефросинья Викентьевна. — Знаете, Яков Ильич, у меня впервые подобное дело… Вот были такие князья Разумовские до революции. Как вы думаете, не сохранилось ли где-нибудь в архивах, может, в историческом музее описание их фамильных драгоценностей?

— Князья Разумовские? — задумчиво переспросил Яков Ильич. — Не думаю. Но для богатой аристократической семьи тут маловато, скорее это часть драгоценностей. Но надо еще посмотреть.

У Ефросиньи Викентьевны было ощущение, что бриллиантовые украшения уводили ее куда-то в сторону от расследования дела об убийстве. А впрочем, если Пузырева лжет и драгоценности принадлежали Варфоломееву?

* * *

После работы Ефросинья Викентьевна зашла в гастроном, купила килограммовую банку селедки. В воскресенье тетя Тома непременно будет печь блины и потребует, чтоб Ефросинья Викентьевна сделала свой знаменитый селедочный паштет. Блины с ним были куда как хороши.

Нагруженная тяжелыми сумками, Ефросинья Викентьевна добралась наконец до дома. Дверь открыл Аркадий, поцеловал ее в левый глаз и отобрал сумки.

— Тебя очень удобно целовать в глаз, — посмеиваясь, заметил он, — потому что ты не накрашена.

Ефросинья Викентьевна недоверчиво поглядела на своего мужа Аркадия: комплимент это или наоборот? Никогда не поймешь, когда он говорит всерьез. И вдруг остро сжалось сердце. «А кого это он целовал в накрашенный глаз? Откуда знает разницу?» Ефросинья Викентьевна совершенно не красилась, поэтому она в упор спросила Аркадия:

— А что ты чувствуешь, когда целуешь накрашенный глаз?

Аркадий притворно вздохнул:

— Ефросинья свет Викентьевна, ну почему ты у меня такая однозначная? Я комплимент хотел сделать твоей естественности.

Он бросил сумки на пол, обнял ладонями ее лицо и крепко поцеловал. Отпустил, засмеялся и стал похож на цветущий подсолнух. Он всегда становился похожим на подсолнух, когда смеялся.

— Хватит целоваться-то, — услышала Ефросинья Викентьевна позади себя воркотню сына. Она обернулась. Вика стоял, прислонившись к притолоке, и вид у него был таинственный. — Ты только не ругайся, мама.

— Что случилось? — тревожно спросила Ефросинья Викентьевна.

— Особенного ничего не случилось, — дипломатично начал Вика. — Просто мы с папой шли из детского сада…

В это время Ефросинья Викентьевна увидела, как из коридора вышел белый котенок с рыжим хвостиком.

— Это? — возмущенно спросила Ефросинья Викентьевна. — Никогда! Где вы его взяли, туда и верните…