Производство пространства

Безусловно – до некоторой степени. Социальное пространство, пространство спациальной практики и более или менее кодифицированных отношений общественного производства, труда и не-труда, конденсируется в пространстве монументальном. Термин «социальный конденсатор», предложенный русскими архитекторами в 1920-х годах, имеет всеобщее значение. «Свойства» пространственной текстуры концентрируются вокруг определенной точки: алтаря, трона, резиденции, президентского кресла и т. д. Тем самым каждое монументальное пространство становится метафорической и едва ли не метафизической опорой данного общества; религия и политика, используя механизм замен и подмен, символически (церемониально) обмениваются своими атрибутами – атрибутами власти; сила сакрального и сакральность силы, перетекая друг в друга, еще более укрепляются. Горизонтальную последовательность локусов в пространстве сменяет вертикальное напластование, иерархия, повторяющая пути к локусу, где сосредоточена власть, к расположению таких локусов. Любой предмет повседневной практики – ваза, сиденье, одежда, – будучи перемещен в монументальное пространство, преображается: ваза становится священным сосудом, одежда – торжественным облачением, сиденье – престолом. Пресловутая граница, разделяющая, согласно школе Соссюра, означающее и означаемое, переносится туда, куда угодно социальному заказу: отделяет сакральное от светского, пресекает жесты, не вписывающиеся в монументальное пространство, – иначе говоря, устраняет обсценное.

Да, но это почти ничего не объясняет! Все сказанное описывает любую «монументальность», не уточняя, какая власть в ней действует. Обсценное – общая категория социальной практики, а не процессов означивания как таковых: исключение сцены проговаривается пространством молча.

III. 16

Сложность социального (в данном случае монументального) пространства становится очевидной, когда анализ высвобождает, вскрывает его противоречия; в том, что казалось простым, оказывается сложным. Противоречия эти не принадлежат ни к объективному геометрическому пространству (квадраты, прямоугольники, круги, кривые линии, спирали), ни к пространству ментальному (логическая принадлежность и когерентность, связь предикатов с существительными и т. д.). Мы имеем дело прежде всего с уровнями, слоями и отложениями восприятия, репрезентации, пространственной практики, предполагающими, полагающими, налагающимися друг на друга. Восприятие входа в монументальное здание и даже в простое здание или хижину – не менее сложная последовательность действий, чем речевой акт, высказывание, предложение, цепочка фраз. Однако, несмотря на аналогии и корреляции между маршрутом и дискурсом, их сложности не изоморфны, не определяются в соотнесении друг с другом. Они различны.

a) Уровень особенного располагается вокруг тел (вокруг каждого тела и вокруг их сочленений); он служит их продолжением в (эмоционально окрашенных) локусах, несущих в себе противоположные свойства: благоприятное и неблагоприятное, женское и мужское; локусы несут в себе эти свойства и наделяют их символической властью. Данный уровень подчиняется законам симметрии и асимметрии, иногда меняя их местами. Такие маркированные (особо ценные) локусы в ментальном пространстве не разъединяются, существуют нераздельно. Что же их связывает? Ритмы, семиологические дифференциалы.

b) Этот уровень путем ряда трансформаций встраивается в следующий – уровень общего, то есть социальной практики: в пространство политического слова, порядка и распорядка с его символическими, зачастую религиозными атрибутами, а иногда просто символами власти и насилия; в пространство деятельности, а значит, разделения труда между полами, по возрастам, группам – а значит, в пространство сообществ (деревень, городов). Здесь ритмы, тела, слова подчинены принципу совместного существования; они предписаны, а нередко и записаны.

c) Наконец, уровень особенного в измененном виде вновь возникает в частных характеристиках, которыми наделяются группы, прежде всего семьи, в определенных пространствах, разрешенных или запретных.

III. 17