Производство пространства

Темный «мир» отступает, и страх перед ним слабеет. Но этот мир не исчезает. Он превращается в гетеротопии: локусы колдовства, безумия, дьявольских сил; локусы завораживающие, но заклятые. Позднее, гораздо позднее это будоражащее сакральное проклятие сумеют воплотить художники. Пока оно свирепствовало, никто не мог его передать; оно просто было. Пространство кишело потаенными силами, чаще пагубными, нежели добрыми. Каждая местность имела свое имя, а каждое название обозначало одну из скрытых сил: Numen-nomen. Имена (названия местностей), восходящие к эпохе земледелия и скотоводства, присутствуют и в римском мире. Благодаря тысяче мелких суеверий, связанных у римлян с землей, закрепившихся вокруг «VIllae» и соотнесенных с главными христианскими проклятиями, это изобилие сакрально-проклятого на земной поверхности не могло не сохраняться. В XII веке происходит метаморфоза, смещение, разрушение означаемых. Точнее, то, что прежде непосредственно означало запретное, теперь отсылает к означающим как таковым, лишенным их эмоционального, магического означаемого. Судя по всему, местности почти не переименовывают, однако возникает множество новых названий, которые, накладываясь на прежние, образуют на земле сеть не религиозного характера: Шато-Неф («Новый замок»), Вильфранш («Вольный город»), Эссар («Корчевье»), Буа-ле-Руа («Королевский лес») и т. п. Является ли отсылка целой совокупности слов и знаков к (лишенным смысла) означающим составным элементом великих переворотов? Безусловно. Отрицать эту процедуру могут разве что отдельные фетишисты, полагающие, будто знаки – неизменная основа знания и незыблемый фундамент общества. Средневековое пространство одновременно и раскорчевывается, и расшифровывается. Социальная практика, сама того не ведая, готовит пространство для чего-то иного: расчищает его, но не опустошает. Вместе с тем высвобождается «либидо» – тройное либидо, заклейменное августиновой теологией и образующее мир: libido sciendi, dominandi, sentiendi; любопытство, честолюбие, чувственность. Прорвавшееся либидо устремляется на приступ открывшегося перед ним пространства. В десакрализованном пространстве, духовном и материальном, интеллектуальном и чувственном, заполненном знаками телесности, идет вначале накопление знаний, а затем богатств. Его колыбель четко локализована: это не столько средневековый город, городская община, сколько торговая площадь и рынок (с их непременным дополнением – каланчой, публичным зданием).

В связи с этими локусами – торговой площадью и рынком – следует еще раз повторить: гнусность денег и пагубный характер товара проявляются в более позднее время. В эпоху, о которой идет речь, меновая «вещь», предмет, произведенный на продажу, еще редок и несет освободительную функцию. Он десакрализует. Он возмущает дух благочестия (рупором которого был Бернар, «мечта века», основатель своего рода цистерцианского государства, апологет бедности, аскетизма и презрения к миру, а также верховенства Церкви).

Нарождающиеся деньги и товар несли с собой как определенную «культуру», так и определенное пространство. Своеобразие торговой площади, задавленной величием религиозно-политических зданий, еще мало изучено. Напомним: в Античности торговля и торговцы считались чужаками для города и политического устройства, отодвигались на периферию. Основой богатства оставалась собственность на землю. Революция Средних веков впускает торговлю в город и размещает ее в центре преобразованного городского пространства. Рыночная площадь отличается и от агоры, и от форума; она открыта для всех и выходит на все четыре стороны, на всю окружающую территорию (над которой господствует и которую эксплуатирует город) с сетью путей и дорог. Гениальное изобретение – крытый рынок, отличный и от портика, и от базилики, – собирает все сделки под одну крышу и позволяет власти держать их под контролем. Кафедральный собор находится неподалеку, но символику знания и власти несет уже не его колокольня, но каланча: она господствует над пространством и даже над временем, поскольку вскоре на ней появляются часы.