Производство пространства

В крипте Сен-Савена находятся приобретший символическое значение «прах земной» и изображения святых (Гервасия и Протасия), их поучительной жизни и мученичества[121]. Но свод церкви расписан картинами из библейской истории, из Ветхого и Нового Завета. Фрески свода создают картину, обратную криптическому пространству. Свод расшифровывает и отрицает крипту, раскрывая небу содержимое подземелий. Механизм взаимных образных отсылок Сен-Савена наглядно являет момент выхода на поверхность.

Э. Панофский в своей книге «Готическая архитектура и схоластика», демонстрируя связи между разными аспектами XII века, не ограничивается отсылкой к превратившемуся в банальность гегелевскому Zeitgeist – духу времени. Сама по себе идея аналогии между архитектурой и философией отнюдь не парадоксальна и не нова[122]. Э. Панофский не только определяет момент плодотворного взаимодействия между техникой и символикой[123], – в чем уже превосходит рационалистскую, механистическую, техницистскую, функционалистскую интерпретацию, данную Виолле-ле-Дюком (несмотря на его весьма глубокий анализ социально-исторического процесса)[124]. Собор нельзя объяснить через стрельчатый свод, аркбутаны и контрфорсы, хотя они являются его необходимым условием. Как нельзя его объяснить и порывом души к небесам или юношеским пылом новых поколений. Панофский идет дальше: он показывает гомологию (то есть нечто большее, чем аналогию) философии и архитектуры. Каждая из них по-своему целостна, но вместе они образуют единство, в рамках которого «проявляют» и проясняют друг друга – как вера проявляется через разум. Кому из них принадлежит первенство? Философии. Ибо вопрос о первенстве здесь уместен. Схоластика породила определенный образ мысли, habitus, а следовательно, modus operandi, проистекающий из modus essendi, смысла существования. Habitus архитектора непосредственно вытекает из провиденциального разума, который в эту эпоху задает единство истины – то есть единства разума и веры, получившего высшее воплощение в «Сумме теологии»[125]. Пространственная организация готической церкви будет соответствовать организации этого великого трактата или, вернее, «воспроизводить» ее: согласование противоположностей, триединство целого, сбалансированность общей структуры по принципу единообразия частей и частей этих частей[126]. Согласно Э. Панофскому, вывести из абстрактной репрезентации (единства гомологичных частей, которое само аналогично единству божества – единому в трех лицах и тройственному в едином) ментальное пространство, пространство умозрительного построения («Сумму теологии»), а из ментального пространства – пространство социальное (собор) не составляет труда. Это пространство порождает и тем самым производит сам акт божественного творения. Только человек, наделенный великой верой, способен не испытывать в нем стеснения. Вот наглядный пример злоупотребления понятием производства: непродуманного его использования в отрыве от всякого содержания и контекста. За счет наукообразных терминов – структурное подобие, «поиск геометрического места символической выразительности, свойственной данному обществу и данной эпохе»[127] – мысль отождествляется с божественным производительным актом. Замена слова «творение» на слово «производство» открывает возможность для этой занятной подстановки – и в то же время для самого оголтелого, примитивного идеализма и спиритуализма! Ничего само собой разумеющегося в такой замене нет.

Э. Панофский попытался установить главный принцип единства. Но почему этим принципом выступает habitus, а не intuitus? И тот ли это самый габитус, «навык», который Аквинат определяет как человеческое «внутреннее начало», предполагающее «некоторое действие того, кто обладает, и претерпевание того, чем он обладает»[128], то есть как качество, не существующее отдельно от человека (отсюда связь с habere, «иметь» и habitare, «обитать»)? Именно в этом отличие габитуса, навыка, от «привычки». Каким чудом учение может содержать габитус (ментальный навык) и modus operandi, способные породить несколько частных схем – схему письма, искусства, музыки?.. За всей этой спиритуалистской галиматьей кроется конкретное интуитивное прозрение – ощущение единства и единого производства. На самом деле Э. Панофский раскрывает (или в его книге раскрывается) идею «визуальной логики»[129]. Что он под этим понимает? Что церковное здание освещается и возносится ввысь, что нефы уже не выглядят узкими и мрачными, как в так называемых романских церквях, что стены становятся более легкими и больше не несут на себе всю тяжесть здания, что столбы и колонны вместе с колонками и нервюрами устремлены к своду, что возникает витраж и витраж становится искусством. Более того: что схоластический ум допускает и даже требует двоякого прояснения – прояснения функции посредством формы и прояснения мысли посредством языка[130].