Производство пространства

Христианство в любых его институциональных разновидностях почитает могилы. Сакральные, отмеченные божественной печатью места – Рим, Иерусалим, Сантьяго-де-Компостела, – суть гробницы: гробница Христа, св. Петра или св. Иакова. Толпы людей совершают долгие паломничества к ракам, реликвиям, предметам, освященным смертью. Это царство «мира». Христианская религия, если можно так выразиться, кодирует смерть, превращает ее в ритуал, церемонию, торжество. Монахи в монастырях созерцают только смерть и не могут созерцать ничего иного, ибо умирают для «мира» и тем самым придают «миру» завершенность. Религия, по сути своей криптическая, сосредоточена вокруг подземных локусов – крипт церквей. В крипте, расположенной под каждой церковью, под каждым монастырем, покоятся кости или частицы костей сакрального мифического или исторического персонажа. Говоря «исторического», мы имеем в виду мучеников, тех, кто свидетельствовал ценой собственной жизни и продолжает свидетельствовать из глубин катакомб, из «бездны», не имеющей уже ничего общего с античным царством теней. Присутствие святого стягивает в крипту все силы жизни и смерти, рассеянные в «мире»; абсолютное пространство отождествляется с пространством подземным. Под знаком этой мрачной религии проходят последние дни Рима, Города и Государства. Она соответствует аграрному обществу с невысокой производительностью, в котором земледелие приходит в упадок повсюду, кроме окрестностей монастырей, которое живет под постоянной угрозой голода и где всякое плодородие отнесено на счет тайных сил. В этих условиях происходит слияние Матери-Земли, жестокого Бога Отца и благодетельного посредника. Крипты и гробницы содержат знаки и изображения святых. Скульптуры очень редки (похоже, их нет совсем), только росписи. Они примечательны тем, что их никто не видит – разве что духовные лица, изредка (на праздник данного святого) заходящие в крипту с зажженными свечами. И тогда наступает сильный момент: изображения оживают, являются мертвецы. Эта криптическая роспись ни в коей мере не визуальна. Для тех, кто мыслит в позднейших категориях, проецируя их в прошлое, ее наличие является неразрешимой проблемой. Как живопись может оставаться невидимой? обреченной на вечную ночь? Для чего нужны фрески пещеры Ласко или аббатства Сен-Савен? Эти картины созданы не затем, чтобы на них смотрели, но чтобы «быть» и чтобы все знали: они – здесь, средоточие подземных добродетелей, знаки смерти, следы борьбы со смертью, обращающей ее силы против нее самой.

Церковь. Величайшая ограниченность, величайшее заблуждение – представлять ее себе как некую организацию с «престолом» в Риме, расположившуюся при посредстве духовенства в сельских и городских «церквях», обителях и монастырях, базиликах и пр.! Церковь обитает в «мире», в фиктивно-реальном пространстве тьмы, и завладевает им. Подземный мир прорывается повсюду, в каждом «престоле» – от ничтожного сельского кюре до папы; он пробивает земную поверхность, и «мир» выходит наружу. «Мир» воинствующей религии, страждущей и сражающейся Церкви, залегает и ворочается под землей. В XII веке пространство христианского мира занимает могучая личность Бернара Клервоского. Влияние гения, командовавшего двумя королями и заявившего папе: «Папа не ты, а я», возможно только в рамках этого магически-мистического, фиктивно-реального единства. Как только намечалось нечто иное, Бернар Клервоский придавал новую ценность пространству, отмеченному знаками смерти, созерцательному отчаянию, аскетизму. Он собирал вокруг себя толпы, и не только толпы. Его нищенское ложе служило символом его пространства.