Производство пространства

Переживание пространства также является предметом теоретического анализа. Конечно, было бы слишком тривиально сделать акцент на повседневном переживании и перенести его непосредственно в теорию. Описывая «вред» лифта, который, позволив людям зажиточным попадать на верхние этажи многоэтажных зданий, разорвал при этом связи, возникающие благодаря лестнице и лестничной площадке, мы далеко не уйдем. Но теория не должна выносить за скобки переживание ради утверждения понятий. Напротив: переживание входит в теорию, снимая разделение (но не различие, разграничение) между осмыслением и жизнью. Анализ обуржуазившегося пространства подтверждает теорию абстрактного пространства. Более того, объединяя переживание и осмысление, он выявляет содержание абстракции и тем самым устраняет границу между чувственным и теоретическим. Когда чувства становятся теоретиками, теория раскрывает смысл чувственного.

«Восходящий» капитализм, капитализм «прекрасной эпохи» (с конкуренцией, великолепной нормой прибыли и слепым, но быстрым накоплением), для начала, как известно, произвел для рабочего класса многочисленные трущобы на периферии. Очень скоро пространство здания с традиционными внутренними отношениями – буржуазия внизу, рабочие и слуги в мансардах – оказалось уничтожено. Трущобы были вынесены на периферию, в пригороды, а с ними и комнатушки, расположенные сначала в темном коридоре, на заднем дворе, иногда в подвале. Это – «прекрасная эпоха» буржуазии.

Именно тогда сложилась жилищная среда с ее коррелятами: минимальной жилой площадью, качество которой оценивается количественно, блоками и дистанциями; также минимальной инфраструктурой и запрограммированной окружающей средой. На самом деле с помощью таких приблизительных расчетов определяется не что иное, как нижний порог допустимого. Впоследствии, в ХХ веке, трущобы постепенно исчезают. В пригородном пространстве возникают коттеджи и «строительные комплексы», контраст между которыми не уступает контрасту между богатыми домами и лачугами бедняков. Тем не менее опыт «прожиточного минимума» оказался полезным. Коттеджи и новые поселки близки к нижнему порогу общежития, за которым выживание становится невозможным, ибо любая общественная жизнь сходит на нет. Пространство, подчиненное глобальной стратегии и единой власти, тем не менее разделяется внутренними незримыми границами. Границы пролегают не только между уровнями – локальным, региональным, национальным, мировым. Они обозначают те зоны, где люди, чтобы выжить, вынуждены ограничиться «наипростейшим выражением», свестись к «минимальному общему знаменателю», – и зоны, где люди могут расположиться с комфортом, где они обладают главной роскошью, временем и пространством. «Границы» – слишком слабое слово, и оно скрывает суть. Скажем так: линии разлома гомогенности, из которых вырисовываются весьма сложные, хотя и невидимые глазу, истинные конфигурации «реального» социального пространства.

Широко распространенное представление об иерархии уровней, упорядоченных измерений и переменных, скрывает эту реальность. Оно подменяет конкретное отношение «гомогенное – разбитое» логической импликацией, формальной конъюнкцией-дизъюнкцией. О пространстве рассуждают так, словно оно более или менее органично «организует» входящие в него элементы – блоки и планы, компоновку и плотность заселения, (формальную) морфологию и функциональность, урбанизацию и архитектуру. Дискурс о пространстве описывает то, что видят глаза с куда более серьезным врожденным дефектом, чем близорукость или астигматизм: такой дискурс утаивает смысл реальности. Он покрывает его слоем идеологических искажений, которые выглядят, напротив, внеидеологическими (лежащими по ту сторону идеологии). Каких искажений? Эстетики и эстетизма, рациональности и рационализма.