Прокаженные

- Пальцы… Без пальцев, батюшка, многие тут были и сейчас есть — и старые и молодые. — Феклушка протерла платочком слезящиеся глаза. — А Федоры вот и не помню… И фамилия запала. Да не всех по фамилиям-то, родимый, знаешь. Вот Авдотья… Десять лет живет, и спроси фамилию — не скажу, не знаю. Авдотья — Авдотья и есть. А может, скажете, в какой она хате жила?

- Даже этого не знаю, — с досадой проговорил Сергей Павлович. — А попробуй-ка, припомни, кого вы хоронили тут в десятом году?

- В десятом, вы говорите? — переспросила она и задумалась — В Филипповки похоронили Степана, на Егория — Афанасия, тоже молодой был, а вскорости после Егория отнесли Матрену. В самую Троицу преставилась Евдокия… А на Спас Лукерья упокоилась… как раз стало тогда слышно, что война с немцем открылась…

- Вот тебе н-на, — развел руками Туркеев, — ты это про четырнадцатый год говоришь.

- Ась?

- Давай нам про десятый, а не про четырнадцатый.

- Я про десятый и веду.

- Какой же это десятый, если война.

- Вам оно, конечно, лучше известно, чем мне, старой, — вдруг обиделась Феклушка. — Память моя хоть и ослабла, а немного помнит. И говорю я вам, что это десятый, а не какой другой год. Да, десятый, — задумалась она. — Ровно десять Филипповок прошло после того как снесли все старые бараки и нас поселили в новый, вот как.

- Э-э, да ты вон откуда ведешь летоисчисление! — засмеялся Туркеев и посмотрел на Лилю. Она по-прежнему стояла, опершись спиной о косяк двери, и с напряженным вниманием следила за разговором. Нижняя губа ее слегка вздрагивала, из глаз вот-вот готовы были политься слезы. Но Лиля старалась владеть собой.

- Так ты говоришь, что с того года прошло десять Филипповок? — задумался Туркеев и начал припоминать год постройки новых бараков. — Девятьсот четвертый… Правильно: до года войны прошло десять лет.

- А если мы отбросим четыре твоих Филипповки, — продолжал он. — Нет, обожди, не так… Ты должна ведь помнить тот год, — обрадовался он счастливой мысли. — Тогда умер Лев Толстой, великий писатель… Лев Николаевич Толстой.

- Вот и не слыхала, батюшка, про такого… Может, он и жил тут, как эта Федора, да не упомню…

- Но, может быть, ты слышала про Столыпина? Министр был при царе… Так вот, его убили через год после того, в Киеве…

- Ишь ты, — покачала Феклушка головой, — разбойники какие… Такого человека убить.

Решив, что такими методами едва ли можно восстановить в памяти старухи нужный год, Туркеев вернулся к счету Филипповок. После долгих трудов удалось наконец восстановить в памяти Феклушки желанный год. Но сколько ни напрягала старуха память, вспомнить Федору не могла.

Туркеев опустил голову. Лиля не выдержала. Она вдруг отвернулась, закрыла руками лицо и, прижавшись лицом к дверной доске, горько зарыдала…

- Голубушка, — тяжело привстала Феклушка и сделала шаг в ее сторону, — да как же ты приходисси той самой Федоре?

- Она моя мама, — сквозь слезы проговорила Лиля.

- Мама, ты говоришь? Вот радость-то какая! А! Вот нежданная — негаданная гостья какая! — уставилась она на нее ласково. — Так бы и сказала… А то молчишь, а мне невдомек… Ну садись, садись, голубушка, — и принялась вытирать фартуком табуретку, — не побрезгуй нами, грешными, — и тоже смахнула слезу. — Вот приятность какая! А я, голубушка, посмотрела на тебя еще тогда, когда ты вошла… Смотрю, а сама думаю — нет, хоть ты и вылитая мать… Вот такая же красавица была, как ты… Только совсем больная и всегда плакала… Придет, бывало, ко мне и вот так, как ты сейчас, станет у косяка, закроется руками, скажет: "Нет, тетя, не поправиться мне теперь никогда". Вот и у тебя ее привычка… Увидела, как ты плачешь, и сразу поняла, а до той минутки все сумлевалась… Вылитая, думаю, Федя. Ведь ее не Федорой звали, а Федей… Только откуда, думаю, у Феди сродственники-то, да и вам, думаю, скажи, что вы похожи, дескать, на одну нашу покойницу — прокаженную, еще обидитесь, испугаетесь… А как только заплакала, так сразу поняла…

- Ну вот и хорошо, — повеселел Туркеев.

- Бабушка! — кинулась к Феклушке в страшной радости Лиля. — Так это правда: вы ее знали? Видели?

- Видела, голубушка, знала… Почти как дочь родная была, — не удержалась Феклушка и тоже расплакалась. — Хорошая у тебя была мать, хорошая… Только очень уж больная, — начала припоминать она. — Верно, не было у нее на правой рученьке пальцев, а лицо до самой смерти осталось чистым, так и в гроб положили.

Лиля умолкла, вытерла лицо, уставилась на старуху. Видно было, что в голове у нее мигом возникла целая буря вопросов, но волнение не позволяло сосредоточиться ни на одном.

- Ты, дитятко, не убивайся, я тебе расскажу все, что знаю… Дай бог только память, — и Феклушка оживилась. — Добрая она была у тебя. На моих глазах выросла. Привезли ее сюда, когда четырнадцать лет ей было… А кто привез — этого-то и не могу упомнить… Привезли ее сюда, сдается, без пальцев на рученьке. Так до самой смерти с перевязанной ручкой ходила.