Прокаженные. История лепрозория

– Я вот о чем, простите меня, невежду, – проговорил он, не зная, куда девать руки. – Выходит как будто, что снова возвращается в науку мнение о наследственности проказы.

– Разве я об этом говорил? – удивился Зернов.

– Нет, вы не говорили об этом прямо, – покраснел Василий Петрович, – но из доклада видно, что если существует иммунитет, то существует, значит, и наследственность… Простите, пожалуйста, меня, невежду, – снова как будто растерялся он встретясь с внимательными глазами Алексея Алексеевича.

Тот стряхнул с папироски пепел, и какое-то легкое любопытство пробежало по его лицу.

– Для меня это очень интересно… очень, – порывисто продолжал Василий Петрович, с трудом подбирая слова и пошевеливая карандашиком, который был у него в руке. – Именно для меня интересно… Я тоже, по невежеству своему, думаю, что тут без наследственности не обходится… Именно наследственность…

– Нет, это неверно, – улыбнулся Алексей Алексеевич. – Это устарелый взгляд, отвергнутый наукой еще в восьмидесятых годах, – А не кажется ли вам, – твердо посмотрел Протасов в лицо Зернова – что такое мнение снова может вернуться, как воротилась, скажем, в Прибалтийский край проказа?

– Все может быть, – пожал плечами Алексей Алексеевич и снисходительно улыбнулся, не отрывая глаз от Василия Петровича, почувствовав, что того волнует какая-то глубоко засевшая мысль, возможно и имеющая некоторую ценность. – Все может быть, – повторил он, – но это означало бы, – подчеркнул Алексей Алексеевич, будто речь шла об очевидном абсурде, – что заразность проказы – вымысел, ошибка.

– Именно так, – пробормотал Василий Петрович, и взоры всех обратились в его сторону. – Вы правильно сказали. Я так именно и думаю: тут ошибка…

Он долго вертел в руках карандашик, что-то обдумывая.

– Я долгое время, – продолжал Василий Петрович, – убежден был в ее незаразности, а теперь пришла в мою голову глупая мысль, которая все перевернула, хотя многое и запутала… Это так же получилось, как сказал один великий ученый, – и он улыбнулся опять, почему-то смутившись. – А он сказал: «Чем больше мы узнаем о проказе, тем меньше знаем ее»… Не помню только, кто это сказал…

– Это сказал Вирхов, – заметил Алексей Алексеевич.

– Правильно, – подтвердил как бы с благодарностью Василий Петрович. – Я до сего дня еще сомневался в ее наследственности и молчал. К примеру, скажи такое Сергею Павловичу – засмеет…

– И напрасно, – отозвался Сергей Павлович.

– Тогда извините… – приободрился Протасов. – А мне все казалось, будто люди засмеют…

– Что же окончательно укрепило вашу мысль? – мягко спросил Зернов.

– Убедили меня вы, Алексей Алексеевич.

Зернов ничего не ответил и только чуть-чуть поднял брови. Затем ровным, точно извиняющимся тоном заметил:

– Еще Минх сказал в ответ защитникам наследственности – Полотебнову, Даниэльсену и другим, что теория о наследственности есть научное недоразумение.

– Совершенно верно, – насторожился Василий Петрович, – это я очень хорошо знаю, но с тех пор, как произнес эти слова Минх, прошло много времени, и мы видим теперь из ваших же слов, Алексей Алексеевич, как далеко наука шагнула вперед.

– А вы меня хотите тем не менее убедить, – улыбнулся Зернов своей подкупающей улыбкой, – что она пошла назад…

– Вовсе нет, вовсе нет! – заторопился Протасов, как бы испугавшись, что его могут понять неправильно. – Дело-то ведь вот какое… Вы говорили об иммунитете, о том, как целый народ, даже все человечество способно сохранять иммунитет… А если так, то и палочка Ганзена способна передаваться из рода в род. Ведь иммунитет не пустое же место? Ведь он состоит из каких-то микроорганизмов, иммунитет – значит борьба. Значит, кто-то борется? Этот кто-то и есть иммунитет… Ведь так?

– Это чрезвычайно сложный вопрос, – неохотно, как бы начиная уставать, отозвался Алексей Алексеевич. – Тут науке многое еще не известно. Тайна передачи потомственного иммунитета еще не освещена. Какова механика, то есть детали отношений между палочкой и клеткой, вступающими в неослабное взаимодействие между собой, а также передача иммунитета от отцов к детям, внукам и дальше, мы еще… не знаем, – и он задумался. – Это слишком глубоко и темно. Можно лишь предполагать, но не утверждать. Тут область философии, но не фактической очевидности. Правда, профессор Кедровский докладывал на съезде об одном случае наследственной проказы, но этот случай так редок, что на основании его трудно делать общие выводы.

Зернов выдержал паузу, кашлянул и продолжал: