Прокаженные. История лепрозория

– Ведь вот какая музыка, – продолжал тот, стараясь идти в ногу с Зерновым, – проказой переболело все человечество, десятки тысяч лет она стоит за его спиной, и тысячи ученых ломают над ней голову, и еще больше умных книг написано о ней, и пройдет еще десять тысяч лет, и через десять тысяч лет будут говорить о ней так же, как мы сегодня: чем больше узнаем о ней, тем меньше знаем и понимаем ее… Впрочем, что ж это я? – остановился он и принялся засовывать в карман записную книжечку, которую все время держал в руках. – Вам туда, а мне надо к себе… Спасибо, Алексей Алексеевич, – вздохнул он, – никогда не забуду нашей встречи… До свиданья…

– До свиданья, – отозвался Зернов и крепко пожал слегка влажные пальцы человека, болеющего за судьбы человечества.

Когда Зернов нагнал остальных, Сергей Павлович засмеялся и сказал:

– Вот чудак этот Протасов… А ведь он хороший человек. Но я совсем не ожидал, что он способен на такие суждения! Нет, обратите внимание – каков! А?

– А знаете, Сергей Павлович, – вполголоса ответил Зернов, – вашему Протасову страшно хотелось бы видеть прокаженным если не все человечество, то хотя бы половину его. Ему не то тягостно, что он болеет, а то, что проказой не охвачены многие другие… Тогда б он чувствовал себя не таким безнадежно одиноким. Ведь страдание вдесятеро облегчается, когда человек чувствует, как страдает не он один, а все или многие… Так устроен человек. Да, странно, – задумался он, слегка опустив голову и устало смотря перед собой.

19. Полноправные

Это был последний осмотр.

Как всегда, надев халат, доктор Туркеев запер дверь кабинета на ключ, остановился у стола и, держа в руке стетоскоп, задумался. Вера Максимовна, потупив глаза, принялась медленно раздеваться. Сейчас почему-то ей было стыдно. Этого прежде она не чувствовала.

– Может быть, можно не раздеваться, Сергей Павлович? – несмело подняла она глаза.

– Нет уж, извольте… – сказал он строго и даже сердито.

Она подчинилась и, спустив лямки сорочки, обнажила грудь. Тотчас же по плечам и спине побежали мурашки, Вера Максимовна поежилась. Туркеев взял кусочек бумаги.

– Закройте глаза и не открывайте их, пока не скажу, – приказал он и провел по плечу уголком бумажки.

– Чувствуете?

– Да.

– Где?

– На плече.

– Так, – улыбнулся он, – не смейте смотреть, – и снова провел уголком бумажки по груди.

– Чувствуете?

– Да. На груди.

– Очень хорошо, – и опять провел по спине. – А сейчас где?

– На спине, – улыбнулась она, крепко сжимая веки. Сергей Павлович опустил руку с бумажкой.

– А сейчас где? – строго спросил он, всматриваясь в ее зарумянившееся, смущенное лицо. Она не отвечала. – Где же я трогаю вас? – с той же строгостью спросил он. – Говорите же! – и, отвернувшись в сторону, улыбнулся.

– Я ничего не чувствую сейчас, – чуть-чуть нахмурилась она, и в голосе послышалась тревога.

– Да не волнуйтесь! – уже громко засмеялся он. – Вы и не могли чувствовать.

Так исследовал он чувствительность всех участков кожи, начиная с шеи и кончая ступнями. Остался очень доволен. Чувствительность в превосходном состоянии.

Осмотр длился минут сорок.

– А теперь можете одеваться, – сказал он и отошел к окну.

Когда она оделась, Туркеев вернулся к столу. Лицо его было ясно, добродушно, но взгляд строг.

Последние мазки, взятые из носовой слизи, гортани, полости рта и желез, подтвердили в пятый раз, что бактерии отсутствуют. Язвы давно исчезли: на их месте остались теперь лишь слабые следы, заметные только при тщательном рассматривании. За последний месяц вес Веры Максимовны прибавился на три килограмма. Изжоги и болевые явления не возвращались три месяца. Туркеев протер очки, сказал, не глядя на нее:

– Я так и знал – рано или поздно, а от магарыча вам не отделаться.

Она стояла у стола и крутила медную крышечку от чернильницы.

– Скажите, Сергей Павлович, только правду…

– А когда я говорил вам неправду? – и надел очки.

– Я знаю, долг иногда вынуждает говорить людям неправду.

Он мельком взглянул на нее.

– По отношению к вам, батенька, у меня решительно не было оснований говорить неправду. Да. Ну, чего вы еще надумали?

– Это окончательно, Сергей Павлович?

– Вот тебе и н-на! – развел он руками. – Этого не скажет никто в мире. Но если хотите правду – извольте, – засмеялся он. – Василий Петрович Протасов убежден, что все человечество – прокаженное, а значит, в том числе и я. Но отсюда не следует, что все человечество должно заболеть. Что касается вас, то, если хотите, я могу рекомендовать вам отпуск месяца на три – разумеется, за счет лепрозория… Теперь как раз – фрукты, арбузы, дыни, а в Крыму виноград созреет скоро, и купаются там… Поезжайте: вы честно заслужили трехмесячный отпуск на казенный счет. Покупайтесь в Гурзуфе, в Ялте… Ну, как? – поднялся он, вопросительно посматривая на нее. – А может быть, хотите домой, к маме? – тихо сказал он, и в голосе дрогнула какая-то грустная нотка. – Может быть, хотите совсем отсюда? А? Что ж, грустно это, но согласиться придется. Каждый человек имеет право менять службу и профессию.