Прокаженные. История лепрозория

Она опустила голову, рассматривая что-то на носке своей туфли. Нижняя губа ее как-то по-детски слегка вздрагивала.

– Нет, Сергей Павлович, об этом я даже не думаю… Разве я могу теперь покинуть… – Она хотела сказать «вас», но вместо этого произнесла «нашу работу» – А за отпуск – спасибо, – радостно вырвалось у нее. – Только не сейчас, поближе к осени… Хорошо?

– Сделайте одолжение, батенька! – засмеялся Туркеев. – Это уж ваше дело: теперь или осенью… А сейчас, – уже начальнически строго произнес он, – покажите мне, пожалуйста, результат Филиппова и Голубкова.

На следующий день был созван консилиум врачей, на котором окончательно должна была решиться судьба пятерых обитателей больного двора.

В состав консилиума входили Туркеев, Лещенко, Сабуров, помогали им старшая сестра Катерина Александровна и Вера Максимовна.

Михаил Миронович Перепелицын вошел торопясь, неуверенно. Повязка на левой руке исчезла уже давно.

Он остановился у порога, поправил синюю спецовку, моргая, уставился на врачей.

Туркеев поднялся, подошел к нему, положил на плечо руку.

– Ну, вот и дождался, батенька, – сказал он бодро, уверенно, оглядывая с головы до ног Перепелицына, – жаль только, что вот пальцы…

– Ничего, – ответил Перепелицын, – хватит и этих. – И, сжав на левой руке три оставшихся пальца, засмеялся.

Осмотр длился недолго, – сомнений не оставалось никаких.

– А теперь марш, – весело крикнул Сергей Павлович, – чтоб твоей ноги тут больше не было. На заводе-то ведь ждут не дождутся… А ведь знаешь, вал твой, говорили мне, работает замечательно. Позови-ка сюда Калашникова, ну, ну, – подтолкнул он в спину Перепелицына. – Ступай, потом поговорим.

Петя вошел, озираясь по сторонам. За три года пребывания в лепрозории он вырос, возмужал. На верхней губе появился пушок. Выздоровление его началось еще года полтора назад, но шло медленно, делая скачки то вверх, то вниз. У него начинался, по-видимому, туберкулез. И только в последние шесть-семь месяцев узлы пошли на убыль, а месяц назад микроскопическое исследование не обнаружило бактерий.

Он стоял перед врачами весело, жизнерадостно, слегка краснея оттого, что его заставляют раздеваться в присутствии женщин.

– Ну, что? – закончив осмотр, сказал Сергей Павлович. – Домой хочешь?

Петя пожал плечами.

– Ладно, – нахмурил брови Туркеев, замечая его нерешительность, – мы подержим тебя еще месяца два, а потом – как тебе будет угодно.

– Хорошо, – согласился Петя. Он оделся и вышел.

Дело в том, что Сергею Павловичу, хотя и уверенному в выздоровлении Пети, все же не понравилось что-то в анализе. Кроме того, вызвала сомнение чувствительность одного пальца на левой ноге. Взвесив все это, он решил задержать Петю еще на два месяца. К тому же и самого Петю не особенно, кажется, тянуло в город.

– Рыбакова, – позвал Сергей Павлович. – Где же это ты, матушка, изволила пропадать? Вчера мы комиссию из-за тебя отложили… Что это такое? Как это понять? – поджал он губы, сердито посматривая на маленькую, вертлявую женщину с подвижным лицом и бегающими глазами.

Женщина виновато улыбнулась, показав несколько золотых зубов.

– Признайся, где ты была? – допытывался Туркеев.

– В город ездила, Сергей Павлович, – забегали ее глаза. – Хлопоты…

– Хлопоты… – передразнил он ее. – Эти хлопоты вот где сидят, в печенке. Раздевайся, – и он постукал стетоскопом по своей коленке.

– Вот видишь, – уселся Сергей Павлович на табуретку. – Сколько ты прожила у нас?

– Четыре с половиной года.

– Ай-яй-яй! – покачал он головой, точно и на самом деле не знал, сколько прожила Рыбакова в лепрозории. – Четыре с половиной года! Вот видишь, а если бы не бегала, то и в два уложилась бы. А все ветреность, легкомыслие…

Она пожала плечами.

– Как решила: уезжать?

– Уезжать, – вырвалось у нее. – Ведь четыре с половиной года!.. Хоть последние годики пожить, а там старость наступит – не поживешь, – и в тоне ее прозвучало что-то истерическое.

– Ну, поезжай, поживи, – улыбнулся Туркеев. – А Влас как?

– Как же Влас, – вздохнула она. – Власу некуда деваться. Буду приезжать, навещать буду… Только позвольте, доктор, завтра же ехать.

– А по мне – хоть сегодня…

Болезнь Сони Рыбаковой имела интересную историю.

В тот год, когда Сергей Павлович принял дела лепрозория, она приехала навестить прокаженного мужа. Повертелась на обоих дворах, а перед отъездом явилась к Туркееву показать, как она говорила, «родимое пятно», которое темнело у нее на бедре. Может быть, Соня и не обратила бы на пятно внимания, если бы оно не побаливало.

Туркеев сразу же поставил диагноз. Головная боль, изредка повышающаяся температура, жалобы на желудочные боли, сонливость… Конечно, если бы речь шла о человеке, который не имел соприкосновения с прокаженными, то эти признаки при постановке диагноза не имели бы никакого значения. Но Рыбакова жила несколько лет с прокаженным мужем.

– У вас, батенька, того… проказа, – сказал он вяло.

Она как будто не поняла, пожала плечами, точно не усматривала в этом ничего худого.

– Какая ж, доктор, это проказа, ежели одно только пятнышко, да и то, поди, родимое, – пыталась она опровергнуть его диагноз.