Прокаженные. История лепрозория

– А насчет игрушечек, доктор, вышла такая история, – продолжал Голубков. – Видел я у того профессора такие же вот точно – и запали они мне в голову. Один раз иду по базару, смотрю – продает мужик их. Ну, взял. Понравятся, думаю, моему доктору. Он, поди, не хуже профессора.

Но доктор Туркеев уже не слушал Голубкова. Наклонясь к его спине, он шарил по ней очками, что-то ощупывая рукой. Но вот очки остановились на Вере Максимовне. Улыбка, с которой Сергей Павлович все время слушал этого воскресшего человека, внезапно исчезла. Он помрачнел, снял очки, протер их и медленно приблизил глаза к спине Голубкова. Потом опять отвернулся и опять посмотрел на Веру Максимовну: «Прошу убедиться», – говорили его глаза.

Скользнув глазами по чистой и гладкой спине Голубкова, Вера Максимовна заметила на плече его темное, едва заметное пятно. Ошибки быть не могло…

– Послушай, Голубков, – тихо сказал Туркеев, – скажи-ка нам, пожалуйста, – давно ли у тебя вон то, что на правом плече?

– А что на плече? – смущенно провел он рукой по плечу. – На плече ничего, – и голос его дрогнул. – А-а, это вы про пятнышко, – повеселел он сразу. – Это у меня нынешним летом. Бревно нес. Натер. Вот и болит с тех пор. Пройдет, – успокоил он Туркеева.

На следующее утро микроскоп показал со всею беспристрастностью – какое это было пятнышко…

И вот Голубков стоит перед консилиумом врачей. Он смущен слишком тщательным, долгим осмотром. Напуганный предшествующей историей болезни, он ждет уже, что Туркеев снова, в третий раз, огорошит его какой-нибудь неожиданностью.

Но нет, лица врачей добродушно-покойны. Туркеев даже беззаботно улыбается.

– Одевайся, – роняет Сергей Павлович, замечая тревожный взгляд Голубкова. – Куда же ты теперь думаешь отправляться?

– Ежели вы позволите, – неуверенно смотрит на него Голубков, – то я поеду к себе на Дон.

– Поезжай, батенька… Имеешь теперь полное право. Теперь ты вольный казак, братец… Только через три-четыре месяца не забывай все-таки врачей, показывайся…

Выражение лица и тон Туркеева окончательно успокаивают Голубкова. Он пытается сказать что-то, но в ту минуту на пороге появляется Филиппов, и Голубков молча уходит, громко стуча сапогами.

Филиппов окидывает присутствующих любопытными глазами, плутовато задерживает их на Вере Максимовне и, не дожидаясь приглашения, быстро начинает раздеваться.

Все знают, что Филиппову, еще молодому парню, не хочется покидать лепрозорий. Он обжился, привык, пьет, развратничает.

С Филипповым у Веры Максимовны связаны некоторые воспоминания.

Когда она впервые въезжала в ворота лепрозория, понятие о жизни прокаженных у нее было такое, как у школьника, знающего о жизни обитателей Новой Гвинеи по картинкам учебника. Она с горечью жаловалась впоследствии Туркееву на то, что студентам-медикам ничего не говорили о проказе и о прокаженных, и они знали о ней по окончании медицинского института столько, сколько могут дать двадцать строчек из лекции профессора, говорившего о кожных болезнях. Ехала она сюда и подумывала: «А вдруг заражусь?» А вдруг тут не так, как привыкла она представлять прокаженных? Она не знала даже о существовании двух дворов – больного и здорового.

У самых ворот ее встретил человек в белой рубахе, подпоясанный шелковым пояском, в шляпе, цветущий, веселый. Он играл с Султаном. Вера Максимовна попросила его помочь снять с линейки чемодан. Тот засмеялся и по-мальчишески охотно принялся хлопотать с чемоданом, будто обрадовался неожиданному развлечению. «Наверное, санитар какой-нибудь или дворник», – мелькнуло тогда у Веры Максимовны.

– А где тут помещаются больные? – спросила она.

– Там, – и человек махнул неопределенно рукой, лукаво посматривая на нее. Взял чемодан, понес.

– Давно вы тут работаете?

– Давненько… Года два, поди, работаем.

– И не боитесь?

– Чего ж бояться? – посерьезнел он. – Живут, поди, не волки, а люди.

– Ну, а заразиться не боитесь?

– А ежели даже и заразиться, то что ж тут такого? Пустяки.

– Неужто так-таки и не боитесь? – удивилась она. А он вдруг остановился, посмотрел как-то насмешливо.

– Вы видели когда-нибудь, барышня, прокаженных?

– Видела.

– А какие они?

– Полно. У вас-то их, вероятно, много.

– Да, их у нас хватает, – весело согласился он.

– А как вы с ними общаетесь? Ведь все-таки… Говорят, будто правила предписывают разговаривать с ними на расстоянии пяти шагов, не меньше…

– Куды там! – воскликнул он. – Не пяти, а тридцати, и то, поди, заражаются.

– Заражаются? – изумилась она.

– Заражаются, – авторитетно подтвердил он, – не много, не часто, а бывает – по одному, по два в месяц. Вчера был здоровым и на здоровом дворе жил, а нынче, смотришь, уж несет пожитки туда. Значит, и ему – крышка.

Это открытие поразило ее необычайно. Никогда не приходилось слышать о столь частых заболеваниях обслуживающего персонала.

– Но как же врачи и… все остальные, – дрогнул ее голос.