Прокаженные. История лепрозория

– Это проказа, – повторил он твердо.

– Вот вам и раз, – обиделась она, – как будто я сама не знаю, что это родимое пятнышко, как будто я такая уж дурная и в своей жизни не видела прокаженных… Я-то ведь хорошо знаю, какие они бывают… Поди, жила пять лет с мужем, насмотрелась…

– Давайте лучше сделаем так, – решительно сказал Туркеев, – оставайтесь, полечим мы вас тут годика два – и я надеюсь…

– Нет уж, доктор! – чрезвычайно заволновалась она. – И даже не надейтесь, не будет этого… зачем мне тут оставаться… Не хочу!

– Но, батенька, для вас же лучше…

– Не хочу! – глухо отозвалась она, начиная, по-видимому, уяснять, какое у нее «родимое пятнышко». – Я хочу, доктор, побыть еще на воле…

И, выскочив из кабинета с такой поспешностью, будто ее преследовали, она кинулась за ворота, не попрощавшись с мужем и даже забыв у него свою сумочку. С тех пор ее не видели года полтора.

Будучи в городе, Сергей Павлович случайно встретил Рыбакову на улице.

Она пыталась улизнуть, но Туркеев уже заметил ее.

– Что вы делаете, батенька? – рассердился он. – Ведь пропадете же! Ведь упускаете благоприятный момент…

– Не пропаду, доктор, – смутилась она. – У меня ведь… не проказа.

– А что? – возмутился Туркеев.

– У меня эритема, – вызывающе посмотрела она на него, – все доктора говорят: не проказа, а эритема…

– Батенька, а я вам говорю, что у вас не эритема, а самая настоящая проказа, – побагровел он от досады, – немедленно поезжайте в лепрозорий, и будем лечиться… Лечиться, будем, матушка!.. Не морочьте голову, а завтра же приходите ко мне, и я вас подвезу…

Она пообещала, но не пришла.

Через несколько месяцев Туркеев снова вспомнил о ней в связи с лечением мужа. Он спросил Власа Рыбакова о жене, но тот замялся, сказал, что ему неизвестно даже, где она проживает. Сергей Павлович понял: Рыбаков говорит неправду.

Чувствуя не только ответственность перед законом, но и моральную обязанность врача, Туркеев рассердился и послал запрос в адресный стол. Но оттуда ответили: Рыбакова в городе не проживает.

Получив эту бумажку, Туркеев сердито вертел ее в руках. Он догадался: виноват не адресный стол – «штучки» исходят из самой Рыбаковой: она сознательно скрывает свой адрес, страшно боясь, как бы ее принудительным образом не отослали в лепрозорий. И понял он, кроме того, уже не как врач и исполнитель закона, а по-человечески, что Рыбакову пугает перспектива стать признанной, ей жутко переступить страшный порог больного двора. Она ведь хочет «пожить на воле», без клейма, хоть еще немного пожить…

Туркеев махнул на нее рукой.

– Разве сумасшедших можно убедить, – сказал он как-то Рыбакову, зная, однако, что все поведение его жены происходит далеко не от сумасшествия.

И ровно через два с половиной года после того, как она пришла показать Сергею Павловичу «родимое пятно», Соня явилась в лепрозорий. Пришла она добровольно, выглядела изнуренной, затравленной. Все тело было осыпано язвами, узлами. Туркеев не сказал ни одного слова упрека. «Эритема», которую находили у нее «все врачи», стоила и ему, и ей почти четырехлетнего напряженного труда…

– Смотри, – сказал Туркеев, прощаясь с Рыбаковой, – чтоб таких родимых пятен больше не появлялось, а если будут – не смущайся, приходи тотчас же.

Это все, чем упрекнул ее Сергей Павлович.

После нее вошел Голубков – сорокапятилетний человек весьма цветущего вида. Он вошел несмело, как бы стесняясь, как бы стыдясь чего-то. И Туркеев, и все остальные принялись осматривать его почему-то особенно тщательно.

Только через час Голубкову позволено было одеться. Ни у кого из комиссии не оставалось никаких сомнений в выздоровлении этого человека, в свое время так поразившего весь лепрозорий загадочностью истории своей болезни.

История эта такова.

Голубков явился в лепрозорий года три назад. В препроводительной бумажке, которую он подал Туркееву, сказано было, что он страдает лепрой.

Во время приема он вошел в амбулаторию с каким-то ожесточением. Сергей Павлович приказал ему раздеться.

– Раздеться? – насмешливо удивился Голубков и махнул рукой. – Оно и без того все ясно. Прикажите только с Гребенщиковым поселиться. А насчет ее даже не беспокойтесь – натуральная. Вся станица знает. Прогнали, – усмехнулся он криво. – Проказа, говорят, у тебя, уходи, да подальше куда-нибудь с глаз. Вот и ушел. А отсюда, поди, уж не прогонят? – прищурился он язвительно. – Теперь-то уж, надо полагать, я на своем месте?

Долго Сергей Павлович вертел Голубкова во все стороны и вдруг побагровел. Накричал почему-то на санитарку, напугал даже самого больного.

Микроскопическое исследование материалов, взятых из язв Голубкова, подтвердило подозрение Сергея Павловича, возникшее при осмотре: никакой проказы у больного не оказалось. Язвы, покрывавшие его тело, происходили от какой-то другой болезни. Имел ли тут место туберкулез кожи или нечто другое, но о проказе речи быть не могло.

Равнодушно и безучастно выслушал Голубков заключение Туркеева.

Неверящими глазами скользнул по его халату и вдруг засмеялся:

– Вы шутите, доктор, – сказал он, глядя на него с подозрением.