Прокаженные. История лепрозория

Мелькнула однажды у меня мыслишка – добиться от палочки ясности: живет она или нет? А если живет, то как размножается? В этом отношении во многом помогла мне наша милая Максимовна, – и, найдя ее глазами, он тепло улыбнулся. – Так вот, живет ли палочка и как она размножается? Ну, взял я кислотоупорные палочки, положил под микроскоп. Заметил на память – как лежит каждая из них и какую имеет форму. Пересчитал даже. В одном гнезде оказалось шестьсот восемьдесят семь, в другом – тысяча пятьсот девятнадцать, в третьем – триста девяносто. А вы знаете, Алексей Алексеевич: по теории науки, палочки Ганзена размножаются путем деления. Ну, думаю, ладно: сколько же отделится от вас, скажем, через месяц, потом через два, и сколько еще прибавится – через пять? Вы-то, дескать, кислотоупорные, и окраску принимаете какую надо, то есть – живете, и ничто вам нипочем, если вы оставались живыми, пролежав десять лет в книге, если вы выдерживаете сто двадцать градусов жары и не пропадаете на солнце… Посмотрим, дескать, что получится и с какой силой вы начнете размножаться на стеклышке? Ну-с, проверяю каждые две недели… Смотрю и диву даюсь: нет, не увеличивается количество! Как было шестьсот восемьдесят семь на одном стеклышке, так и осталось. Никакого результата! То же самое и на других. Вначале я заприметил: в одном гнездышке лежит палочка, а рядом с нею – точечка, это, мол, она начинает делиться, размножаться… Это значит: через неделю или две на ее месте будет десяток или больше. А когда посмотрел через две недели – увидел: и палочка на месте и рядом с нею – та же точечка. Никакого распадания, никакого размножения! Ну, думаю, рано еще торжествовать. Пусть пройдет несколько месяцев. И вот через несколько месяцев подхожу, прилаживаю микроскоп. Вот, думаю, увижу я их сейчас гибель, тьму-тьмущую! И что же: лежат покойненько мои палочки, ни одной не прибавилось, и одна – по-прежнему со своей точечкой… Вот как, – торжествующе воскликнул Василий Петрович. – А если исходить из того, как думает наука, что для заражения человека надобен целый колоссальный массив бактерий, а такой массив может возникнуть лишь путем чрезвычайно быстрого и интенсивного размножения, то, значит, и гнезда на моих стеклышках тоже должны были бы размножаться. Однако этого не произошло. Почему, Алексей Алексеевич, не произошло?

– Так и должно быть, – отозвался Зернов, начиная, видимо, уставать, – это понятно. Ибо они были мертвы, как и всякие другие бактерии, с которыми производятся манипуляции окраски.

– Я так и знал, что вы именно это скажете, простите меня за откровенность, – и Протасов улыбнулся, – да иначе и ответить нельзя!.. Дескать, я недостаточно хорошо знаю технику обращения с микроскопом… Но я все-таки сделал глупой своей головой вывод, Алексей Алексеевич…

– Какой же?

– Палочка Ганзена не бактерия, а что-то другое… И болезнь идет не от нее…

– А от чего же, по-вашему?

– Или от наследственности, или от повреждений организма, например от простуды… Ведь поговорите со всеми нашими больными – половина их скажет, что заболели они от простуды, остальные – не знают, как и от кого. Крепко держится в народе нашем поверье: проказой можно заболеть скорее всего от простуды…

– Верно! – уже совершенно серьезно отозвался Зернов. – Народный опыт, как правило, всегда безошибочен, и его надо уважать. Я с вами согласен. Верно: люди заболевают очень часто от простуды. Но характерно, что заболевают проказой далеко не все простудившиеся, а только какой-то весьма ничтожный процент. Это значит: организм ослаб и дал возможность бактерии, уже сидевшей в нем и поджидавшей лишь удобного случая, начать разрушение…

– Нет, видно, я глуп, – тупо уставился Протасов на Зернова, – видно, не спросясь позволения, поперся в калашный ряд, – и он развел руками, точно обидевшись.

Но Зернов не обратил внимания на эти слова и смотрел на Протасова так, будто спрашивал – скоро ли ты кончишь?

– А вот в кислотоупорности так и не убедили меня, – продолжал Василий Петрович. – Не убедили. И в том, как происходит заражение, – тоже не убедили… Все неизвестно!.. Все темно и мутно.

Он хотел сказать еще что-то, по-видимому волнующее его, но в этот момент раздался звонок на ужин, и собравшиеся стали подниматься со своих мест. Уже на дворе Протасов слегка притронулся к рукаву Зернова.

– А ведь выходит, – посмотрел он на него пытливыми глазами, – будто все человечество прокаженное. А? – и тихо засмеялся. – Как вы думаете? По-вашему, ведь получается, что и все – не лучше меня… Одна лишь разница: мне случай подвернулся, а вы его ждете… Э-э, да что там толковать! – махнул он вдруг рукой. – Ведь наука только вид делает, дескать, много знаем, а ведь на поверку – не знает ничего…

Зернов не отвечал. Он шел задумавшись и, возможно, даже не слышал слов Протасова.