Проходчики. Всем смертям назло...

Мой спурт остановил Ивана. Правда, сначала он остановился сам, как-то неловко сморщился, словно хотел расплакаться и рассмеяться одновременно и, не зная, что сделать раньше, испуганно выпучил глаза, на миг скрылся с головой под воду, вынырнул с тем же выражением лица, торопливо выплюнул воду изо рта и тигром рявкнул:

— Назад! Назад, сумасшедший!

Мой друг знал, что в прошлом я был неплохим пловцом, но вот таким видел меня на воде впервые и, естественно, не мог знать, что я и сейчас неплохо плаваю.

— Ты это брось!.. — стуча зубами от испуга и холодной воды, выговаривал он на берегу. — Храбрец нашелся! Сведет ногу — только булькнешь и пузырь пустить не успеешь!

— Учитель мне выискался!

— Вот и учитель!

— Ну себя и учи!

— И поучу!

— И паники не устраивай! Паникер несчастный! Детей перепугал!

— И перепугаю!

— Вот и балда!

— А я тебя в море не пущу!

— Это кого же ты не пустишь! — всерьез удивился я.

— Тебя не пущу.

— Ну и глупо!

— И ухи не дам!

— И не надо.

— И из домика выселю!

Я прекратил препирательства и разинул рот. Иван воспользовался моим замешательством, зацепил ногой за ногу и толкнул в грудь. Мы упали в песок, он обвил руками мои плечи, я заплел ногами его ноги, и, хохоча, мы покатились в море.

На третий день нашего отдыха к домикам робко приблизился небольшой отряд красногалстучных граждан. Вперед вышагнул загорелый парнишка в синей, с красной кисточкой, испанке и вскинул руку в пионерском салюте.

— Дорогой Владислав Андреевич! Наш отряд вышел победителем в соревновании по сбору черешни и вишни! Приглашаем вас на торжественную линейку, где будет зажжен большой пионерский костер.

— Пожалуйста! Мы очень просим, — нестройно загалдела детвора.

— Хочу костел! — решительно выступила на их стороне Татьяна, и я сдался.

Все последующие дни я ходил по сборам, торжественным линейкам, жег костры, а когда знойное крымское солнце, уставшее и раскрасневшееся, как добрая хозяйка, клонилось к морскому горизонту, я брел на пляж и в заходящих лучах набирался необходимых мне сил.

Приезжали и уезжали пионеры, соревновались, собирая черешню и прочие щедрые дары причерноморской земли, жгли костры, затевали диспуты и передавали меня друг другу, поток потоку, как эстафетную палочку, как необходимый атрибут в спорах и дискуссиях, как авторитетного эксперта в вопросах любви и дружбы, в выборе жизненной дороги и в прочих сложных и простых ребячьих проблемах.

Милая детвора! Мне всегда хорошо с вами. Бог с ним, с тем загаром негра! Разве в нем дело? Если в разговорах, в беседах, спорах со мной хоть один из вас приблизится к понятию истины, поймет свое назначение на земле как человека — я буду считать это своей высочайшей наградой.

Иван злился на меня, а на приглашение пойти вместе к пионерам делал испуганные глаза и ссылался на то, что вот сегодня наконец он получит сеть и сварит в Ворошиловграде обещанную уху.

— Ну погоди, ну как тебе объяснить…

— Выселю!..

На набережной целыми днями пылали пионерские костры. Сварить уху моему другу не удавалось. Стояла ясная солнечная погода. Очередной план Ивана увести меня в дальнюю бухту и спрятать там с треском провалился. Около этой самой бухты раскинули палаточный городок красногалстучные победители только что закончившегося КВН.

На следующий день, с восходом солнца в жарком гудящем автобусе по холмистым крымским дорогам с группой шумных туристов мы ехали с Иваном в Севастополь.

Автобус размашисто кидало на ухабах, будто катер в бушующем море, он скрипел, натужно выл мотором и оставлял за собой коричневый хвост пыли. Справа, в окнах, долго блестела голубая полоска воды, потом она пропала в туманной дымке, и с обеих сторон поползли низенькие крымские сосны вперемешку с огненно-красными полянами мака. Дорогу перебежал суслик, автобус взобрался на холм, и прямо перед нами, рядом с изгибом проселочного большака, вырос белый, как снег, заросший бурьяном и татарником дзот.

— «Миру мир!» — вслух прочитал Иван.

— Дзот, — глухо сказал мужчина, сидящий на первом сиденье.

Разговоры разом стихли, головы прильнули к окну, мы долго смотрели на черную щель, зияющую над надписью. Тишину всколыхнул мягкий, задумчивый тенор:

Дымилась роща под горою,
И вместе с ней горел закат.
Нас оставалось только трое
Из восемнадцати ребят.

Он коротко вздохнул и звонко вывел:

Как много их, друзей хороших,
Лежать осталось в темноте…

Автобус качнулся, и хор голосов подхватил:

У незнакомого поселка,
На Безымянной высоте.