Прокля'тая Русская Литература (СИ)

   Персоналию решили оставить в литературе. Обговорив дальнейшие планы, сговорившись собираться по средам и пятницам после семи, ниспровергатели собственных стульев порешили в следующий раз заняться Грибоедовым.

   Глава 3. "Горе от умничанья...".

   "Быть искренним в жизни значит вступить в бой с открытой грудью

   против человека, защищенного панцирем"

   Оноре Габриель де Мирабо.

   -Да вы с ума, что ль, посходили? - пробурчал Голембиовский, остановившись на пороге кафедры и заметив, что Ригер выставил на стол бутылку коньяка, Верейский, не сговариваясь с ним, принёс палку сервелата и батон хлеба, а Муромов притащил пакет апельсинов, - что за банкеты?

   Однако помог нарезать бутерброды и достал рюмки.

   -В памяти-то классика освежили?

   Все трое кивнули: Верейский накануне перечитал "Горе от ума" и мемуары современников Грибоедова, Муромов и Ригер тоже основательно порылись в библиотечных томах. Однако физиономии у всех троих были не благостные.

   -Это клинок другого закала, - уныло проронил Верейский, - личность пришлось складывать из дневников, писем, официальных документов и слов современников. Но мнения Грибоедова о себе граничат с актерством, документы ничего не проясняют, воспоминания же современников крайне противоречивы. Даже если учесть lapsus memoriae воспоминаний на склоне лет, романтизацию событий и намеренное искажение истины из-за цензурных, пристрастных или деликатных причин, - образ разваливается. Поражает бедность мемуарной литературы: менее десятка очерков и столько же связных рассказов из записок и дневников его близких и дальних знакомых - вот и всё. Это особенно странно, если вспомнить, что сферы общения Грибоедова за тридцать четыре года его жизни калейдоскопично менялись: немалый клан родственников, университетские приятели, сослуживцы-гусары в годы войны, потом кавалергарды, преображенцы, семеновцы в Петербурге, литераторы и театралы, чиновники Коллегии иностранных дел, кавказские и персидские приятели и недруги, новые московские и петербургские знакомства 1823-1825 годов, встречи в Киеве и в Крыму 1825 года, товарищи по гауптвахте Главного штаба 1826 года, и снова Кавказ, и снова Персия...

   -Редкий, видимо, был подлец... - проронил Голембиовский и, заметив удивлённые взгляды коллег, пораженных его резкими словами, уныло пояснил, - это закон мемуаристики: после смерти мерзавца мало кто хочет ворошить былое, друзья, как правило, такие же мерзавцы, оставляют несколько приторно-нежных и лживо-витиеватых строк, а на случайных знакомых, толком не знавших умершего, действуют обаяние имени покойника, чувство причастности к чему-то значительному и принцип "de mortuis aut bene..." Через пять-семь десятилетий невысказанные упреки забываются, остаётся сладкая ложь...

   -Хм, в чём-то верно, - удивился Верейский, - спустя четверть века после гибели Грибоедова самый близкий ему человек, Степан Бегичев, пытается рассказать о нём, но заполняет воспоминаниями тоненькую тетрадочку, постоянно переходит на невнятную скороговорку и явно многое утаивает, воспоминания же Фаддея Булгарина настолько пошло-приторны, настолько отдают лживыми хвалами некролога, что кажутся откровенной выдумкой.

   -Ладно, не будем пристрастны. Начнём сначала.

   -Хорошо,- кивнул Верейский, - Владимир Лыкошин, его родственник, свидетельствует, что "в отрочестве Грибоедов нисколько не показывал наклонности к авторству и учился посредственно, но и отличался юмористическим складом ума и какою-то неопределенной сосредоточенностью характера..." - Верейский пролистал несколько страниц в своём блокноте, - дальнейшие прижизненные отзывы отличаются одной странностью: те, кто едва знает его, говорят о нём хорошо, те же, кто знает его хорошо, говорят о нём дурно. Ксенофонт Полевой виделся с Грибоедовым четыре раза в 1828 году. "Искренность, простота и благородство его характера привязывали к нему неразрывною цепью уважения, и я уверен, что всякий, кто был к нему близок, любил его искренно..." Над этими заметками смеялся, кстати, Фаддей Булгарин: "Человек прошёлся как-то с ним по саду, а они уж и мемуары пишут". Вяземский считал, что "в Грибоедове есть что-то дикое в самолюбии: оно, при малейшем раздражении, становится на дыбы, но он умён", он же цитирует Булгарина: "Грибоедов родился с характером Мирабо" - и соглашается с этим. Сегодня, правда, мало кто понимает, что это совсем не комплимент...

   Ригер, который, разумеется, знал, кто такой Мирабо, усмехнулся.

   -Новости психиатрии, - пробормотал он шепотом, - сегодня в сумасшедших домах нет Наполеонов: нынешние придурки просто не знают, кто это такой...

   Алексей покачал головой и усмехнулся.