Прокля'тая Русская Литература (СИ)

   -Нет, - Верейский сморщил нос: с еловой лапы на лицо ветром снесло капли талого снега, - нет. У дьявола, возможно, две руки, но не забывай его подручных. Зла было куда больше, и выбор был куда шире.

   -Ах, да, мы же в начале пути...

   Глава 7. "Демократические ляжки..."

   "Вопрос о реальности морали сводится к тому,

   действительно ли обоснован принцип,

   противоположный принципу эгоизма?"

   Артур Шопенгауэр

   В будущую среду они решили обсудить Герцена, но встретили истеричный протест Ригера:

   -Господа, я не могу читать "Былое и думы", просто не могу, Богом глянусь, раз пять брался - тошнило, виски сжимает, голова гудит.

   -Ну, что вы так, Марк, право...

   -Не могу, - Ригер поморщился, - помилуйте, как можно это читать? Разрозненные клочки описаний с явными признаками самолюбования и дилетантизма, непомерная напыщенная образность, обилие велеречивых метафор и выспренных острот, путанность мысли и высокопарность. Мутит меня от него. Логика повествования: "в Киеве - дядька, в огороде - бузина, а все консерваторы и ретрограды, как явствует из спондея второй посылки - сволочи".

   -Странно, - отметил Верейский, - но...голова почему-то болела и у меня.

   Он это точно помнил, правда, не связывал в те годы головную боль с чтением именно этой книги. Но Алексей замечал, что резкие смены планов, сбивчивость рассказа Герцена и его сумбурность действительно мешали ему углубиться в неё, и он осилил "Былое и думы" с трудом. Голова же болела, как он полагал, от простуды, но стоило отложить книгу - исчезли и все симптомы простуды.

   -Язык коряв, самомнение раздуто, но читать можно, - внушительно отозвался Голембиовский, но впечатления на молодых коллег не произвёл: все знали, что Борис Вениаминович прочитал даже "Критику чистого разума" Канта. - Я бы на вашем месте прочёл, Марк.

   - Пощадите, господа, - простонал Ригер, - я много раз пытался... Не могу.

   Страдальчески сморщенная физиономия Ригера неожиданно напомнила Верейскому поросенка Фунтика из известного мультика и, видимо, остальным - тоже. Коллеги, будучи, в сущности, добрыми людьми, расчувствовались и единодушно проявили милосердие, решив взяться за Тургенева. Ригер сразу повеселел. Голембиовский заметил, что рассматривая классика, ему, Ригеру, следует избегать истории с Виардо, ибо они решили не рыться в грязном белье. Марк высокомерно заметил, что лямуры "барина от литературы" его ничуть не интересуют, и все порешили обсудить только личность и мировоззрение классика.

   Со вторника резко потеплело, снег стаял, Верейский читал Тургенева, но отвлёкся и долго с любопытством наблюдал, как какая-то толстая круглая птичка, с рыжевато-палевой грудкой и черно-белыми полосами на крыльях, села на подоконник и коротким носиком пыталась склевать что-то из щели между стеклом и рамой.

   -Снегирь, что ли? - недоуменно поинтересовался Верейский, - только странный какой-то, рыжий...

   -Эх, молодежь...- раздался рядом насмешливый голос Голембиовского, - зяблик это. Весна пришла, Алеша.

   Да, весна ощущалась, она пела птичьими трелями, лезла из почек "клейкими зелеными листочками" и дышала теплыми ветерками. Муромов решился снять тёплое пальто, а Ригер пришёл в среду в новом светлом костюме и даже пах каким-то одеколоном.

   Тургенева решили аристократично совместить с бутылкой армянского коньяка, Бог весть с каких времен завалявшегося у Голембиовского, что, в свою очередь, потребовало изысканной закуски. Ригер проинформировал коллег, что идеальным дополнением к коньяку будет горький шоколад, кофе и сигара. Сойдут также сыр, засахаренный лимон, фрукты и орехи. В итоге он добился того, что его снабдили деньгами и отправили по окрестным полупустым магазинам отыскивать все эти прелести. Но к немалому удивлению коллег, Ригер все разыскал и быстро вернулся с покупками.

   -И он ещё уверяет, что не еврей, - шепотом пробормотал Муромов, - только еврей может найти в пустыне апельсин, а в перестроечной России - горький шоколад, орехи и лимон.

   По счастью, Ригер его не услышал, так как ходил на свою кафедру за кружкой с тремя поросятами. Наконец, коньяк был разлит по бокалам, которые зав. кафедрой извлёк из представительского сервиза, пылившегося у него в кабинете уже десятилетие, закуски разложены по блюдцам, и Верейский, вернувшийся к своей роли докладчика-обвинителя, начал.