Прокля'тая Русская Литература (СИ)

   -Нет, - Муромов покачал головой, и вдруг всколыхнулся, - о! Я забыл о его добродетели. Он был трезвенником. Однако продолжу. Толстой не выносил Чернышевского: "Его так и слышишь, - писал он о нём, - тоненький неприятный голосок, говорящий тупые неприятности и возмущающийся в своем уголке, покуда никто не сказал "цыц" и не посмотрел в глаза". В "Отечественных Записках" писали: "Поэзия для него - главы политической экономии, переложенные на стихи". Другие говорили о его грязных калошах и пономарско-немецком стиле. Некрасов с вялой улыбкой признавал, что Чернышевский успел наложить на "Современник" печать однообразия и тошнотворного безвкусия, набивая его бездарными повестями о взятках и доносами на квартальных, хоть и повысил тиражи. Достаточно глубоко высказывался о Чернышевском и Добролюбове и Иван Тургенев: "В нашей молодости мы рвались посмотреть поближе на литературных авторитетных лиц, приходили в восторг от каждого их слова, а в новом поколении мы видим игнорирование авторитетов. Вообще сухость, односторонность, отсутствие всяких эстетических увлечений, все они точно мертворожденные. Меня страшит, что они внесут в литературу ту же мертвечину, какая сидит в них самих. У них не было ни детства, ни юности, ни молодости - это какие-то нравственные уроды. Им завидно, что их вырастили на постном масле, и вот они с нахальством хотят стереть с лица земли поэзию, изящные искусства, все эстетические наслаждения и водворить свои семинарские грубые принципы. Это, господа, литературные Робеспьеры, тот ведь тоже не задумался ни минуты отрубить голову поэту Шенье..." Тут надо отметить в скобках, что, несмотря на то, что Чернышевский при личных сношениях с литературными корифеями и авторитетами был с ними внимателен, почтителен и любезен, они, однако, не любили его ещё больше, чем Добролюбова. Тургеневу, например, в то время приписывали фразу: "Добролюбов - просто змея, а Чернышевский - ядовитая, гремучая змея". Впрочем, иногда цитируют и наоборот.

   Верейский тоже влез с ремаркой.

   -Это точно. "Странная судьба у этого странного писателя!" - с удивлением восклицал Достоевский. Его и вправду многое удивляло, особенно изумлял источник могущества, силы Чернышевского-идеолога, влияние которого на умы современников при всей его вопиющей бездарности и серости было поистине завораживающим, бесовским.

   -Да что вы всё о дьяволе-то? - поморщился Голембиовский.

   -Да потому, что странности-то подлинно дьявольские, - отозвался Ригер. - Кстати, Чернышевский не признавал Пушкина гением. Знаете, почему? На основании того факта, что черновики Пушкина испещрены помарками. Смешно? Но в его собственных рукописях - смейся ни смейся - подлинно нет ни единого исправления. Он так и писал всю жизнь - "фраза за фразой, страница за страницей, без помарок, ровным и четким почерком, текли непрерывно, как река по ровному руслу, строки...". Николай Костомаров в "Автобиографии" утверждал, что Чернышевский - бес, увлекающий жертвы, а потом насмехающийся над ними, кое-кто обмолвился и о его физическом сходстве с бесом...

   Голембиовский молчал, на лице его застыло выражение недоумения. Ригер же заключил:

   - Как бы то ни было, дело подходило к концу. Приговор: четырнадцать лет каторжных работ в рудниках и затем поселение в Сибири навсегда. Тут новая загадка: каторга для Достоевского оказалась благим испытанием и Пасхой духа, для Чернышевского - голгофой отупения и бессмыслицы. Время сибирское - было потерянным, это была для него ситуация тупика, хаотичного развития внешних событий, сбивающих с толка и явно что-то означающих, но, что именно, понять он не мог. Он не понимал шуток судьбы. Он шёл по пути разумного эгоизма, попал в тупик, и никак не мог понять то, что его внешний тупик суть отражение тупика внутреннего.

   -Постойте, но ведь он, как я понял, любил нелюбящую его жену... Может, все эти попытки получить власть и стать премьером - реакция компенсации или попытка что-то доказать супруге? - с надеждой в голосе спросил Голембиовский.

   -Вряд ли, - вдребезги разбил его надежду Верейский, - мечта возглавить восстание у него была и до женитьбы...

   Ригер плотоядно потёр руки.

   - А теперь я проанализирую роман. Бесовщина проступила. Никакие брошюры и прокламации не могли нанести столь страшный удар моральным ценностям и принципам общества, какой содержался в неуклюжей, смешной, плохо написанной и, по сути, бездарной книге Чернышевского. Наконец-то появилась библия революционной демократии, автор которой сказал своим последователям волшебные слова: "Во имя великой цели всё дозволено". Это и есть новая мораль, лежащая в основе революционного движения, неизбежно породившая "левый" террор, "идейное" преступление Раскольникова, потом убийство царя, экспроприации Камо и далее - ГУЛАГ...