Прокля'тая Русская Литература (СИ)

   -Чернышевский всегда вызывал у Достоевского резкое неприятие, и в "Бесах" резкой и понятной современникам критике подвергается не только личность, но и главные постулаты эстетической концепции Чернышевского, почти дословно цитируемые персонажами. Когда говорится об "иных из них", которые "просто льнули ко всему этому сброду", здесь намёк не только на Тургенева, ведь не случайно упомянуто о "каком-то скандале в Пассаже..." Речь идёт о публичном диспуте 13 декабря 1859 года, где был Чернышевский и разгорелась полемика о степени "зрелости" русской публики, ее готовности к "гласности" и "перестройке". Кроме того, герои "Бесов", "идеалисты" и "либералы", обращаясь друг к другу, употребляют словосочетание "друг мой", это явное пародирование общения героев романа Чернышевского "Что делать?", прототип принятого позже обращения "товарищ". И не только. В разговоре с Варварой Петровной "губернаторша" Юлия Михайловна, тяготеющая к "нигилистам", говорит: "о дрезденской Мадонне? Это о Сикстинской? Chere Варвара Петровна, я просидела два часа пред этой картиной и ушла разочарованная... Всю эту славу старики прокричали". Достоевский высмеивает здесь материалистическую эстетику Чернышевского, считавшего популярность выдающихся произведений мирового искусства чем-то вроде "моды", стадным инстинктом толпы. В своей диссертации "Эстетические отношения искусства к действительности" он писал: "... явления действительности - золотой слиток без клейма... произведения искусства - банковский билет, в котором очень мало внутренней ценности, но за условную ценность которого ручается все общество... Сила искусства есть сила общих мест". Не видя в красоте никакого нравственного значения, Чернышевский сводил наслаждение красотой к разновидности удовольствия чисто физиологического характера. Вспомним и сходку у Виргинских. "Эта кружка полезна, потому что в нее можно влить воды; этот карандаш полезен, потому что им можно все записать, а тут женское лицо хуже всех других лиц в натуре. Попробуйте нарисовать яблоко и положите тут же рядом настоящее яблоко -- которое вы возьмете?" Это почти дословное изложение знаменитого тезиса Чернышевского, согласно которому художественное произведение самостоятельной ценности не имеет, а критерием его является практическая полезность. И последнее. "... Если бы вы взяли... один анекдот, и наполнили бы его еще анекдотами и острыми словечками от себя..." Здесь Достоевский, пародируя требование "читательской массой" легкого, жиденького чтива, говорит о падении культурного уровня общества. Эта концепция художественной прозы - "анекдот с острыми словечками от себя" - тоже содержится в диссертации Чернышевского: "сюжетами романов, повестей обыкновенно служат поэту действительно совершившиеся события или анекдоты, разного рода рассказы". Литературное творчество Игната Лебядкина - описание того, как выглядел бы творческий процесс "по Чернышевскому"... А ведь есть и... - Верейский на миг закусил губу, - ну, конечно... Лебядкин же спрашивает Ставрогину: "Можно ли умереть единственно от благородства собственного сердца, сударыня?" Он и речь на похоронах осмеял!

   -Вы, что, роман наизусть знаете? - вытаращил глаза Муромов.

   Верейский покачал головой.

   -Нет, просто близко к тексту. И, думаю, что если поискать - найдутся и иные аналогии.

   -Однако я заканчиваю, - заявил Ригер, - в утопическом финале романа мы видим пророчество: возникает фигура освобожденного из тюрьмы автора книги. Тут, правда, сам автор жестоко обманулся в своей надежде. Он провёл двадцать лет на каторге и в ссылке, помилования не просил, но бунта не дождался, вернулся в Саратов в год смерти, всеми забытый и никому не нужный...

   -Может, хоть умер по-человечески? - высказал робкую надежду Голембиовский, - он же - сын священника...

   -В 1889 году Чернышевский получил разрешение переехать в Саратов. Здесь он оказался забыт и уже никому не нужен. Полгода жил переводами и руганью с домашними. В ночь на 17-ое октября с ним был удар, после чего он вскоре скончался. Последними в 3 часа утра были загадочные слова: "Странное дело: в этой книге ни разу не упоминается о Боге..." Последней книгой, что он переводил, был Георг Вебер, немецкий историк, - сообщил Верейский.

   -Ну и что с ним делать? - поинтересовался Муромов у Голембиовского.

   -А вы мне хоть что-то доброе о нём сказали? Развели клоунаду, - с упреком вздохнул Голембиовский, - но этот роман - подлинно единственная русская утопия, воплотившаяся в жизнь, и пока все наши судорожные попытки вырваться из "четвертого сна Веры Павловны" безуспешны. У людей с "новой" нравственностью, точнее, с полным отсутствием таковой, оказалась железная хватка... Но я бы его вымарал из литературы - так же, как его последователи вымарали из нее Самарина, Суворина, Победоносцева и Аксаковых...

   - Не говоря о том, что несчастным учителям литературы не придётся изощряться во лжи, выдавая это убожество за шедевр стиля... - поддакнул Верейский.