Проклят тобою

— А свою вину вы отказываетесь признавать, да? — напоминаю я, тоже складывая руки на груди и глядя на благоверного с явной неприязнью. — Девушка… Бракованные горшки…

Он не злится, но и не отвечает. Лишь проводит у меня перед глазами рукой, как делают, когда хотят проверить — в порядке ли человек. И мир вдруг обретает краски: погода становится теплее, очертания предметов — чётче, природа вокруг — красивее.

— Что со мной? — растеряно говорю я. — Я словно проснулась после долгого сна.

Ландар невесело усмехается:

— В какой-то мере так оно и было, — он запрыгивает в повозку и садится рядом, приобнимая за плечи. — Я и, правда, должен был рассказать. Ты встретилась с Госпожой Искажений. Она появилась внезапно, так? И наверняка поведала о своём королевском происхождении?

— Да, — киваю, злость куда-то уходит, наваливается усталость, я склоняю голову на плечо мужа и чувствую, как по телу разливаются тепло и нега. — Несколько раз повторила.

— И она не лгала, — Ландар проводит мне ладонью вдоль позвоночника, — она — принцесса. Из Королевства Кривляний.

— Королевство Кривляний… — отзываюсь эхом.

— Оно самое, — говорит Ландар. — Именно там некогда было создано знаменитое Зеркало Снежной Королевы. Оно разбилось и осколки разлетелись по всему миру. Но Госпожа Искажений умеет призывать осколки. А если один из них попадает человеку в глаз, то…

— … все доброе и прекрасное уменьшалось дальше некуда, а все дурное и безобразное так и выпирало, делалось еще гаже… — цитирую я отрывок из любимой с детства и весьма пугающей сказки.

— Так и есть. Именно поэтому горшки тебе показались бракованными, а её история, наоборот, правдоподобной…

— А тот человек? Которой схватил и увёз её. На чёрном коне, совсем как ваш…

— Твой, — поправляет Ландар, поддевает меня за подбородок и смотрит в глаза, потом наклоняется и нежно целует в губы. — Сколько можно «выкать». Тот, кто увез ее — не человек. А коня, что так пугал тебя, у меня больше нет. Так что едем домой…

— Домой! — каким же теплом веет от этого слова.

— Но по дороге подумай всё-таки о своём поведении, и о том, как просто доверилась незнакомке…

— А вот и нет — я вышла на неё со шваброй и заломила ей руку.

Ландар хмыкает:

— Уже неплохо, но всё-таки тебе нужно поднатореть в искусстве заводить друзей.

Он понукает Философа, и мы отправляемся в обратный путь.

А я думаю о груде черепков, что осталась сбоку дороги.

Может и впрямь посуда бьётся к счастью?

Глава 3. Вместо тысячи слов…

Когда мы подъезжаем к нашему местечку — его не узнать. Жизнь в прямом смысле кипит — в каждом доме, на каждом подворье что-то жарят, варят, парят. Соседи приветливо машут, радостно здороваются, будто всегда здесь были.

Толкаю в бок Ландара, спрашиваю тихонько:

— Кто все эти люди?

— Жители нашего предместья, разве не видишь… — удивлённо, словно я спросила совершенную чушь, отвечает он.

— Но почему их не было раньше?

— Здесь только мы с тобой живём постоянно. А остальные — наездами. На праздник собрались.

— Праздник… — слово почему-то горчит и скорее пугает, чем радует. Последнее торжество вырвало меня из привычной среды и забросило не пойми куда. Воспоминание отзывается тянущей тоской. На какой-то миг перед глазами появляются родные и близкие, охваченные именинной суетой, но быстро меркнут, расплываются, гаснут.

Сутулюсь, вздыхаю, ухожу в свои невесёлые мысли. Не слышу, как Ландар сообщает мне: прибыли, слезай.

Мужу приходится потормошить меня, чтобы я обратила на него внимание.

Спускаюсь с повозки и чувствую, как стреляет ушибленная голова. Больше всего на свете хочется лечь, кинуть на лоб мокрое холодное полотенце и ни о чём не думать. Как в стихах: «забыться и уснуть…»

Но разве ж мне позволят?!

Ландар, даже видя, что я еле плетусь, не забывает бросить вслед:

— Жду ужин! Адски голоден!

То есть, умри Илона, но накорми!

Ехидно рапортую:

— Так точно, товарищ командир, — и уныло тащусь на кухню.

Звон в голове не проходит, время от времени меня шатает, сильно подташнивает. Благо, ещё вчера натаскала воды из колодца. Она по-прежнему холодная — я бочку специально перекатила в самый дальний угол, куда не доходит тепло очага.

Вода освежает, приводит в чувство, помогает держаться. А вот жар от очага — морит и вызывает дурноту. По-быстрому стряпаю молочную кашу, нарезаю окорок и сыр. Памятую, как Ландару понравились мои бутерброды. Ставлю всё на поднос и иду наверх. Всего пять ступенек отделяют меня от комнаты, но они кажутся мне лестницей из башни.

Некстати начинает кружиться голова, приходится прислониться к стене, чтобы перевести дыхание.

Последняя ступенька, цепляю ногой порог и лечу вперёд, прямо по молочной каше.

Останавливаюсь у ног Ландара. Вот, забрызгала ему все сапоги. А он только недавно их начищал.

Внутри холодеет.

Сейчас он пнёт меня, накричит.

Суетливо пытаюсь собрать остатки, бормочу: сейчас-сейчас всё уберу. Внутри всё дрожит. Сама не знаю, чего жду — окрика? удара?

И Ландар действительно гаркает:

— Что ты делаешь?

— Убираю… — спотыкаясь едва ли ни на каждой букве, бормочу я.

— Почему ты ползаешь на коленях?

— Ну, я же разлила…