Проклятая амфора

Аристофан наслаждался последним вечером в уютном стойле. Одним богам известно, какой путь возвращения домой изберет его хозяйка. Наверняка придется либо плыть на отвратительной, раскачивающейся лодке по бесконечно длинной реке, либо продираться сквозь горячие пески пустыни. И все это в компании самодовольного Берза, который вечно ворует у него сено и морковку. И почему жизнь ослов настолько многострадальна?

Его размышления прервал скрип двери. В конюшню вошла Глафира и тут же залилась слезами, держа в руках потрепанный свиток.

– Милый, – она села рядом с ним и обняла за шею. – У меня плохие новости.

Ну начинается! Что опять стряслось в этом странном городе? Пожар? Наводнение? Новый убийца? Люди и вправду какие-то неугомонные создания. Щипали бы себе травку и наслаждались солнышком. Так нет же, гоняются либо друг за другом, либо за смешными металлическими кругляшками с профилями царей. «Деньги», вот как они называются.

– Помнишь Мегакла?

Аристофан фыркнул. А когда успеешь его забыть, если он все время мельтешит где-то поблизости? И что за сочувственный тон у хозяйки? Он же ей не нравился.

– У него не осталось никого из родных, и он привязался к Тирии, хочет забрать ее с собой в Нижний Египет. Но она не проживет долго из-за пристрастия к спену, а бросить не сможет. Если попытается, ей станет очень плохо, невыносимо. А если продолжит, то однажды примет слишком большую дозу и умрет. Я надеялась, что Никандр поможет, и написала ему, а сегодня получила ответ.

Она расправила папирус и прочла срывающимся голосом:

Никандр шлет Глафире привет. Спешу отправить свиток с оказией, так что не стану пересказывать все новости. Вот главное: от спена спасения нет. Его считают чуть ли не волшебным средством, открывающим двери в «другой мир», снадобьем предсказателей и заклинателей духов. Но отбрось эту чушь – и ты получишь смерть в чистом виде. Если бы старуху поили им от боли не дольше недели-двух, можно было бы дать ей мандрагоры и усыпить, чтоб она проспала конвульсии, вызываемые тягой к дурману. На той стадии, о которой ты пишешь, эта мера уже бесполезна. Прости, я не хотел тебя расстраивать, но искусство врачевания требует от нас стойкости.

– Я не могу сказать такое Мегаклу, – всхлипнула Глафира. – Он только-только обрел кого-то, способного заменить потерянную семью! А она умре-е-ет.

Аристофан нежно прижался к плечу хозяйки. Он не особенно беспокоился о назойливом архитекторе и его обреченной старушке, но слезы Глафиры вынести не мог. Она обычно такая веселая и беззаботная! Как ее утешить? У ослика имелось только сено, но люди его не едят.

***

Ксантия сидела у пруда и со своего места видела Глафиру, бегущую в слезах к конюшне. Она еще не знала о письме, но по тому, с какой жалостью подруга смотрела за обедом на Мегакла и Тирию, поняла, в чем дело. Кажется, действительно существуют задачи, которые невозможно решить, как бы умен ты не был.

Девушка кожей ощутила чье-то присутствие и сказала:

– Ты долго собираешься прикидываться невидимкой?

Владыка мечей усмехнулся и осторожно взял ее за руку.

– Что с девочкой? Я думал, проблемы позади.

– Глафира переживает, потому что не может спасти Тирию.

– Ту безумную старуху? Н-да, она слегка перебарщивает с дурманом. Светловолосый бедняга зря тащил ее на спине через весь город и обратно, улепетывая от психов с факелами и солдат, – он весело добавил. – А она умрет, так или иначе, какая ирония судьбы.

Ксантия резко выдернула руку из его теплой ладони и хмыкнула:

– Забыла, что ты никому не сочувствуешь.

Она отвернулась и ушла, ни разу не оглянувшись. Владыка мечей печально посмотрел ей вслед и сорвал голубой лотос. Цветок тут же завял в его пальцах, превратившись в бесформенный бурый прах.

***

Тирия, слегка ошеломленная событиями последних дней, стояла у окна отведенной ей комнаты и любовалась садом. Дверь приоткрылась, и Мегакл внес блюдо с булочками.

– Не желаешь подкрепиться? – бодро спросил он.

– А ты еще более сумасшедший, чем я, – присвистнула она, и змея тут же вынырнула из ее спутанных волос. – Рисковал жизнью ради одинокой старухи.

– Я тоже одинокий, – ответил архитектор, макая кусок выпечки в теплое молоко. – Наверное, в этом все дело.