Проклятая Дорога (расширенная версия)

Тэннер стиснул зажигалку в руке (корпус ее украшал выпуклый эмалевый череп с крылышками), крутанул колесико большим пальцем. Сначала посыпались искры, потом затеплился огонек. Черт бросил зажигалку в темневший перед ним бензиновый ручей, и пламя рванулось, оставляя на дороге пылающий след.

Большой Брат тем временем успел развернуться и несся прямо на Тэннера. Увидев, что произошло, он выпучил глаза, и улыбка в рыжей бороде завяла.

Байкер попытался спрыгнуть с мотоцикла, но опоздал.

Взрыв бензобака подхватил Большого Брата и швырнул на дорогу с пробитой головой, изрешеченной осколками.

Пламя волной окатило и Тэннера. Он принялся сбивать его, едва шевеля руками.

Приподняв голову над пылающим полем боя, Черт вновь уронил ее. Сейчас он был весь окровавлен, до предела обессилел и чудовищно устал…

И тут Тэннер увидел свой мотоцикл — невредимый, тот стоял впереди на дороге.

Черт пополз.

Добравшись до мотоцикла, он рухнул поперек седла и пролежал так добрых десять минут. Дважды его вырвало; боль, не затихая, накатывала волнами.

И минуло не меньше часа, прежде чем Тэннер взгромоздился на байк и дал газ.

Он проделал с полмили, а потом усталость и головокружение все-таки взяли свое.

Черт съехал на обочину и, как мог, припрятал мотоцикл. Только тогда он лег на голую землю и уснул.

* * *

В театре Смертной Муки, на сцене Исступления, среди подсвеченных молниями декораций Ночи и Грез скользят по подмосткам несуществующие воспоминания, слагаемые из были и небыли, яви и категорически невозможного, одушевленные страстями — мимолетные или непреходящие, свободные от похоти или невыразимо сладострастные, запутанные или нелепые, редко удерживаемые памятью, порой внятные, связные, прекрасные, уродливые или вполне земные, основанные на опыте, обычно бессмысленные и беспредметные, иногда — странно печальные или радостные, живописно-мрачные или светлые с легким оттенком грусти, — больше об этих воспоминаниях в общем-то нечего сказать, кроме одного: искра, из коей они возгораются, тоже неведома.

Человек, одетый в черное, движется по разбитой дороге под тускло светящимся небом.

Я — отец Дэрт[9], священник из Олбани, словно бы говорит он, совершаю паломничество в Бостонский собор, дабы помолиться о спасении человека. По горным тропам, по Дороге вдоль берегов потока в клочьях иены, мимо огнедышащей горы и по шатким мосткам тяжело ступают мои ноги. В этом лесу при Дороге, там, где обильные росы, я дождусь рассвета.

Доносится шум, подобный ровному урчанию мотора, однако он не становится ни громче, ни тише. Затем к нему добавляется другой звук — словно кто-то каждые пять секунд бьет камнем по крылу автомобиля. И звуки эти не смолкают.

К лесу приближается второй человек — в серых одеждах и красной маске, чьи глазницы обведены кругами. Тонкая линия вместо рта, ввалившиеся щеки и три темные буквы V на лбу.

Есть разговор, поп, словно бы говорит он, подходя и останавливаясь рядом с первым.

И что бы вы хотели сказать?

У меня большая просьба: помолись за одного человека.

Это мой долг. И за кого мне молиться?

Имя — ни к чему. Он лежит далеко отсюда. Похоронен в другой земле.

Как же мне за него молиться, если я не знаю имени?

Все равно помолись. Ибо сказано: призревай всех тварей без различия.

Этого я не могу.

Но сквозь мерные удары и ровное урчание твердо и весомо падают слова: молись, и, пусть молитва души твоей безымянна, приемлющий моление распорядится ею.

Тогда идем ко мне в мой дом, там ты найдешь ночлег.

Человек в сером поднимает ветку, за ней — дверь.

Что это? Какое-то святилище? Похоже на салон автомобиля, только очень большой.

Так и есть.

Человек в маске усаживается за руль, кладет на него ладони и замирает, устремив перед собой неподвижный взгляд.

Кто ты?

Не важно. Я веду машину.

Куда? Зачем? Ради чего?

Узнай, что, отправляясь на задание, я не хотел умирать. Мне было страшно, но я гнал машину вперед. Мимо, в объезд, напролом, что бы ни встало на пути, — я мчался к цели, а перуны небесные разили окрест, и вот мой товарищ погиб, и стал одолевать меня сон, я же боролся с ним зельями и силою воли и не бросал руль, хоть и знал, что незримое пламя радиации сжигает мое тело, проникая сквозь поврежденную броню. И в дороге я стал частью машины, а она — частью меня, так что мы стали едины в своей миссии. Это пламя по сей день беспрестанно терзает меня, и голова становится все тяжелее.

Человек в маске медленно опускает голову на руль и застывает в неподвижности.

Быстро-быстро приходят и уходят, появляются и улетают ночь, две ночи, три… Ослепший и обезумевший, я врезал свой след в Дорогу. Тело мое изранено, и пути — нет конца.

Он вновь поднимает голову.

Хотят истребить меня чудища земные и небесные. Хотят истребить. А я знай кручу баранку, добираюсь до цели, отдаю послание, болею и умираю.

Но пора и честь знать, не то я проговорю до рассвета. Ступайте отдыхать, вон в ту дверь.

Человек в маске встает и покидает машину, священник же, распахнув указанную им дверь, опять попадает в рощу, ибо машина исчезла, испарилась, хотя мотор ее урчит все так же громко и мерный стук не утихает.