Проклятая игра

– Но мы так долго ждали, – ответил Васильев и потряс веткой, давая сигнал к следующему действию. Древо подняло ветви, как невеста, сбрасывая с себя приданое из цветов. Через несколько мгновений воздух наполнился бурей лепестков. Когда они опустились, пролив свое сияние на землю, вор начал различать знакомые лица, которые ждали под ветвями. Это были люди, которые годами приходили на эту пустошь, к этому древу и собирались под ним вместе с Васильевым, чтобы гнить и плакать. Эванджелина была среди них; раны, которые изысканным образом спрятали, когда она лежала в гробу, теперь выставлены напоказ. Она не улыбнулась, но протянула руки, чтобы обнять его; ее губы произнесли его имя – Джоджо – когда она шагнула вперед. Билл Той стоял позади нее, во фраке, словно собрался в «Академию». Из его ушей текла кровь. Рядом с ним, со вскрытым от губ до бровей лицом, стояла женщина в ночной рубашке. Были и другие, кое-кого он узнавал, многих – нет. Женщина, которая привела его к игроку в карты, была там, с обнаженной грудью, такая, какой он ее помнил. Ее улыбка казалась такой же печальной, как и всегда. Были и солдаты, другие, которые проиграли Мамуляну, как Васильев. Один из них одет в юбку в дополнение к пулевым отверстиям. Из-под его складок показалась морда. Саул – его труп был изуродован – обнюхал своего старого хозяина и зарычал.

– Видишь, как долго мы ждали? – сказал Васильев.

Все потерянные лица смотрели на Уайтхеда, открыв рты. Не раздалось ни звука.

– Я не могу вам помочь.

– Мы хотим это прекратить, – сказал лейтенант.

– Тогда уходите.

– Только не без тебя. Он не умрет без тебя.

Наконец вор все понял. Это место, которое он мельком видел в сауне Приюта, существовало внутри Европейца. Призраки – существа, которых он пожирал. Эванджелина! Даже она. Они ждали, их изодранные останки, на этой ничейной земле между плотью и смертью, пока Мамулян не устанет от существования, не ляжет и не умрет. Тогда и они, видимо, получат свободу. А до тех пор их лица будут издавать беззвучное «О» – обращенный к нему меланхолический призыв.

Вор покачал головой.

– Нет, – сказал он.

Он не собирался сдаваться. Ни ради сада деревьев, ни ради этих отчаявшихся лиц. Он повернулся спиной к Мурановской площади и ее жалобным призракам. Солдаты кричали неподалеку: скоро они прибудут. Он оглянулся на отель. Коридор пентхауса все еще был там, за порогом разбомбленного дома: сюрреалистическое сочетание руин и роскоши. Он пересек завалы и направился к нему, не обращая внимания на приказы солдат остановиться. Но громче всех кричал Васильев.

– Ублюдок! – взвизгнул он. Вор отрешился от его ругательств и шагнул с площади, обратно в жаркий коридор, подняв при этом пистолет.

– Старые новости, – сказал он, – меня ими не запугать.

Мамулян все еще стоял в другом конце коридора; минуты, которые вор провел на площади, здесь не прошли.

– Я не боюсь! – крикнул Уайтхед. – Ты слышишь меня, бездушный ублюдок? Я не боюсь!

Он выстрелил снова, на этот раз в голову Европейца. Пуля попала в щеку – хлынула кровь. Прежде, чем Уайтхед успел выстрелить снова, Мамулян ответил тем же.

– Нет пределов, – сказал он дрожащим голосом, – тому, что я сделаю!

Его мысль схватила вора за горло и скрутила. Руки и ноги старика задергались в конвульсиях, пистолет вылетел из рук, мочевой пузырь и кишечник отказали. Позади него, на площади, призраки начали аплодировать. Древо встряхнулось с такой силой, что несколько оставшихся на нем цветов взлетели в воздух. Некоторые из них полетели к двери, тая на пороге прошлого и настоящего как снежинки. Уайтхед привалился к стене. Краем глаза он заметил Эванджелину, которая плевалась в него кровью. Он начал сползать вниз по стене; его тело дергалось, словно в агонии великого недуга. Он выдохнул одно слово сквозь стучащие челюсти; сказал:

– Нет!

Марти, лежа на полу ванной, услышал этот вопль отрицания. Он попытался пошевелиться, но его разум был затуманен, а избитое тело болело от макушки до пят. Взявшись за ванну, он поднялся на колени. О нем явно забыли: его роль в этом процессе была чисто комической. Он попытался встать, но нижние конечности предательски подогнулись, и он снова упал, чувствуя каждый ушиб при ударе.

В коридоре Уайтхед опустился на корточки, разинув рот. Европеец двинулся вперед, чтобы нанести смертельный удар, но вмешалась Карис.

– Оставь его, – сказала она.

Растерянный Мамулян повернулся к ней. Кровь на его щеке прочертила единственную линию до подбородка.

– И ты тоже, – пробормотал он. – Нет пределов.

Карис попятилась в игорную комнату. Свеча на столе начала разгораться. Энергия свободно текла по комнате, плюющееся пламя сделалось плотным и белым, питаясь ею. Европеец смотрел на Карис голодными глазами. В нем проснулся аппетит – инстинктивная реакция на потерю крови, – и все, что он мог видеть в ней, это пищу. Как вор, жаждущий еще одной клубники, хотя его живот был достаточно полон.

– Я знаю, кто ты, – сказала Карис, парируя его взгляд.

Из ванной Марти услышал ее уловку. Глупо, подумал он, говорить ему это.

– Я знаю, что ты сделал.