Проклятая сабля крымского хана

Похлопав коня по крупу, он отправился к своему немногочисленному отряду — всего двести человек боярских детей. Дмитрий Иванович посмотрел ему вслед. Он знал, что Шуйский найдет для бойцов нужные слова. Но выдержат ли бойцы, если татары налетят на них темными полчищами? Двести — это очень мало, когда справа, слева, спереди и сзади ногайская конница. Шансов — ни одного. Огромная равнина, настоящее полюшко русское, выжженная солнцем трава, неподалеку — невысокие берега с топкими болотами… Негде укрыться, ни одной высоты… Выход один — достойно умереть. Если Хворостинин со своим полком к переправе не поспеет. Не поспеет — как пить дать. С такими мыслями князь шел к своим людям — цвету войска. Что им сказать? Как вдохновить? Впрочем, верил он, что готовы его воины постоять за веру и землю Русскую.

Когда Иван Шуйский вернулся в свой отряд, боярские дети занимались подготовкой к предстоящему сражению. Высокий белокурый детина готовил русскую булатную саблю, по кривизне напоминавшую турецкую, вычищая острый клинок до блеска, и тихо напевал:

А не сильная туча затучилась,

А не силнии громы грянули,

Куда едет собака крымский царь?

А ко силнему царству Московскому.

А нынечи мы поедем к каменной Москве,

А назад мы пойдем, Резань возьмем.

А как будут они у Оки-реки,

а тут они станут белы шатры роставливать.

А думайте вы думу с цела ума:

«Кому у нас сидеть в каменной Москве,

а кому у нас в Володимере,

а кому у нас сидеть в Суздале,

а кому у нас держать Резань старая,

а кому у нас в Звенигороде,

а кому у нас сидеть в Новегороде?»

Выходит Диви-мурза сын Уланович.

«А еси государь наш. Крымский царь!

а тобе, государь, у нас сидеть

в каменной Москве,

а сыну твоему во Владимере,

а племнику твоему в Суздале,

а сродичу в Звенигороде,

а боярину конюшему держать Резань старая,

а меня, государь, пожалуй Новым-городом:

у меня лежат там свет-добры-дни

батюшка, Диви-мурза сын Уланович».

Прокличет с небес господен глас:

«Ино еси собака крымский царь!

то ли тебе царство не сведомо?

А еще есть на Москве Семьдесят апостолов,

оприщенно Трех святителей,

еще есть на Москве православный царь!»

Побежал еси, собака крымский царь,

не путем еси — не дорогою,

не по знамени не по черному».

Сидевшие рядом с ним молодые безусые хлопцы с румяными лицами раскладывали стрелы по колчанам и подпевали своему товарищу. Увидев Шуйского, воины зашевелились, ожидая приказа, но он поднял руку, как бы предупреждая, что будет говорить. Сидя на стройном гнедом коне, маленький, сухонький, для многих из них, молодых, еще ни разу не нюхавших пороху, ветхий старик, сгорбленный, с длинным носом, большим ртом, редкой сизой бородой, он держался решительно и гордо.

— Мои храбрые воины! — начал Шуйский, и по морщинистой щеке покатилась слеза. — Вступитесь за землю Русскую, за царя нашего, покажите варварам вашу бессмертную отвагу… Для вас, героев-бойцов, нет ничего страшного. Господь видит: правое дело делаем. Он с нами.