— Это верно, — согласился Михаил Иванович и, чуть помедлив, добавил: — Хочу поручить тебе, Дмитрий Иванович, оборону нашей подвижной крепости — гуляй-города. Лучше тебя с этим никто не справится.
Земский воевода удивленно вскинул пшеничные брови. Воротынский доверял ему оборону гуляй-города — военного чуда: толстенные щиты на телегах щетинились пушками и затинными пищалями — нововведением последних лет, которые отличались от обычных ручниц наличием крюков[4]. Внутри были надежно укрыты от орудий неприятеля воины. Правда, пищаль уступала в скорострельности лукам крымских татар, но имела преимущество в пробивной силе: стрела застревала в теле первого же незащищенного воина и довольно редко пробивала кольчугу, а пищальная пуля пробивала двоих незащищенных воинов, застревая лишь в третьем. Кроме того, она не щадила и рыцарские доспехи. Для Дмитрия Ивановича это была неслыханная честь, потому что он не мог похвастаться древностью рода, как старый воевода.
— Справишься? — Михаил Иванович заметил его замешательство.
Хворостинин приложил руку к сильно бившемуся сердцу:
— Справлюсь!
— Позови мне Шуйского, — попросил Воротынский. — Прикажу ему первый бой принять, постараться татар отбросить.
Хворостинин поскакал исполнять просьбу старшего воеводы. Он нашел Ивана Петровича Шуйского, родовитого пожилого князя, у воды. Тот поил коня, ласково поглаживая его шею. Дмитрий Иванович заметил, что на белом лбу Ивана Петровича залегла глубокая складка, румянец на впалых щеках сменила бледность.
— Слыхал, татары серпуховской дорогой пошли? — спросил Дмитрий Иванович.
Шуйский кивнул, не оборачиваясь:
— Это хорошо.
— Михаил Иванович просит, чтобы встретил их твой полк, — продолжал Хворостинин. Князь наклонил голову, и его овальное лицо с прямым длинным носом и тонкими губами озарила улыбка, сделав его по-детски беззащитным и добрым.
— Я это и без просьбы знал, Дмитрий Иванович, — щуря подслеповатые глаза, ответил он и дернул коня за узду. — Пойду к воинам своим, речь скажу. Чую, хан уже где-то на подступах.