Проклятье Жеводана

На пороге отворенной настежь двери появилась Сара в своем простеньком платье, а ее волосы были спрятаны в чепец.

Наши взгляды встретились, но девушка, наученная уже общению со мной, наверное, решила, что я дремлю с открытыми глазами. Осторожно сжав кулачок, она постучала по дверному косяку.

– Я тут, – тихо и не сразу отозвался я, поразившись собственному голосу, до того он был мертвецки хриплым и скрипучим.

– Пошли, – произнесла Сара и поманила за собой.

* * *

Я был прав. Я не был готов к увиденному.

Мой Слепыш твердо стоял на четырех чуть косых лапках, резво и живо уплетая принесенную ему пищу.

Я не мог верить увиденному.

– Прошло меньше суток, прошла одна ночь, – бормотал я, припав к решетке. – Всего одна-единственная ночь, это меньше суток…

Сара стояла позади меня, и когда я обернулся через плечо, предстал один на один перед ее снисходительным победоносным взглядом.

В тот миг она покорила меня, и я упал на колени, как падают пред Чудом, и дальше память подводит меня.

* * *

Даже сейчас все, что случилось между мной и Сарой, кажется сном. Явь не могла породить такого образа, никак не могла.

Мне изменили все чувства разом. Руки жгло от огня этих мягких кудрей, к которым мне было дозволено прикоснуться, мягкая кожа трепетала от моих прикосновений.

Страх и преклонение пред этой сущностью иного порядка, облаченной в ласковое тело милосердной и величественной Сары Равель, слились в едином порыве. Мне было позволено преступить черту, и я лежал без сна, распростертый на своем ложе, не в силах заплатить за то откровение, которого исполнился.

Она лежала тут, подле меня, и я слышал в ночной тишине сквозь завывания холодных ветров ее теплое дыхание. В тот миг я не был уверен ни в чем, кроме того, что я хочу связать свою жизнь с Сарой Равель.

* * *

– Отправьте это письмо немедленно, – произнес я, протягивая через порог запечатанный конверт.

Мой слуга, явно спавший в это время, как и полагается любому нормальному человеку, спешно протер глаза и принялся собираться в деревню.

Я же направился обратно в спальню, ступая уже изученною манерой: тихо-тихо, по-кошачьи.

Письмо моему отцу с намерением о женитьбе было написано, может, и путано – мой рассудок не скоро придет в трезвое, так называемое здоровое состояние, но это было честное откровение, которого мой старик, безусловно, заслуживает.

Я поспешил запечатать письмо и скорейшим образом его отправить, чтобы лукавый разум не заставил меня надумать каких-нибудь трусливых отговорок и не пойти на подлость.

Отрезав себе пути для злодеяния, я вернулся в спальню, которую покинул часа на полтора: примерно столько времени у меня ушло на то, чтобы накинуть халат и восточные бесшумные туфли, дойти до кабинета, который располагался в шале, написать письмо, скорейшим образом запечатать его, даже не перечитывая, и отдать заспанному слуге.

За это время Сара решила покинуть спальню. Досада горько полоснула мое сердце.

Преодолев мучившую меня усталость с помощью горького кофе, я сразу направился в госпиталь разыскать милосердную трудолюбивую Сару, чтобы объявить и ей о своих намерениях.

Я слонялся по полупустому каменному зданию, которое с этого дня пришлось топить еще сильнее, ибо в стенах воцарился холод, не виданный прежде.

Обращаясь к врачам и слугам, я спросил трижды: «Где Сара Равель?» – и трижды не получил никакого ответа, прежде чем холодный и снисходительный голос ожил в моей голове.

И каждый вопрос из этих трех все больше и больше отдалял меня от ответа.

Глава 2.3

1763 год.

Я не представлял, какого масштаба событие завершилось в этом году. Наверное, не представляю до сих пор.

Сейчас, как и все время, что шла недавняя война, я вспоминаю, и чего греха таить, – в порыве одолевающей меня сентиментальности даже перечитываю письмо моего дорогого кузена Франсуа де Ботерна.

Быть может, не будь я так поглoщен заботами Святого Стефана и, разумеется, своими питомцами, я бы мог считать знаки судьбы, затесавшиеся между строк.

Меня не волновали стычки где-то за океаном, и теперь я расплачивался за собственное невежество. В конце концов, мне было бы не под силу осознать, что именно случилось в эти семь лет.

Меня не покидало ощущение, что я стою вплотную, едва ли не касаясь носом, расписной стены. Я мог видеть мельчайшие трещинки в темперной краске, мог разглядеть дрожание руки живописца, которая оживляла линии темных контуров, делая их то уже, то шире, то прерывая и возобновляя уже немного отличным оттенком.

При всем многообразии удивительных недочетов и оплошностей я видел саму жизнь, которой способно дышать искусство, но мне, вероятно, к большому счастью, попросту было не суждено узреть всю фреску целиком.

Говоря же простыми словами, наконец-то закончилась война с Англией, и, к большому сожалению, война эта не оказалась победоносной. Мне пришлось смирить гордые порывы горечи за отчизну и исполниться уже переживаниями о своей семье.