Проклятье Жеводана

Я продолжил умывать руки в снегу, смывая кровь, поглядывая на черные пятна проталин, как вдруг одно из пятен шевельнулось. Глубоко вздохнув, я уже принялся было корить свой слабый изможденный ум. А пятно тем временем все приближалось ко мне, заставив широко-широко улыбнуться.

Ноги ныли от усталости после более чем часовой игры с молодняком гибридов. Посему же, когда я присел на корточки, колени поблагодарили меня стрельнувшей болью и характерным хрустом.

Однако эта досадная неурядица не омрачила моего настроения, и я протянул руку новому гостю моего дома.

– Ну, привет, – я погладил вовсе никакую не проталину, а роскошного черного кота с медовыми глазами.

Черныш мяукнул и боднулся мордочкой, а я улыбнулся, придумав имя своему новому питомцу.

Часть 3. Сitrinitas [4]

Глава 3.1

Весенний дождь тоскливо постукивал в окна шале. Этим вечером почтенные хирурги осчастливили меня своей компанией. Столовая утопала в уютном полумраке. Мы пили чай с шоколадными пирожными с ягодками голубики и земляничным вареньем. Я был самым молодым за столом, и, сказать по правде, мне довольно льстило уважение коллег.

– И все-таки столь справедливо и милосердно, – произнес один из седовласых хирургов, который меня в свое время очаровал приятным голландским акцентом. – Что всякий больной полностью располагает всеми силами для борьбы с собственными недугами. Недавняя трагедия для нашей славной родины дала понять, как многое человеческое тело способно выдержать, самоисцелиться или, на худой конец, приспособиться к новому своему бытию.

Это был доктор Питер Янсен. Пожалуй, самый достойнейший из всех, кто трудился в Святом Стефане.

– Но ведь не всем приходит смирение, – молвил я.

– А каков же выбор? – отвечал Питер. – Или вы о тех невежах, что пренебрегают дарованным чудом самой жизни?

– Я предпочитаю говорить о них «решил уйти пораньше», доктор, – пояснил я, пожав плечами.

В любом парижском салоне эти слова посеяли бы такой раздор, который не унялся бы в течение долгих часов. Но здесь, в моем доме, собрались иные умы, с куда более высокими точками сборки.

Вместо возгласа ужаса я услышал сдавленное довольное хмыканье себе под нос. Немецкий хирург кивнул и сделал одобрительный жест рукой, прежде чем взяться за фарфоровую чашку.

– Да даже так, – сказал Питер еще раз. – Даже на такой, как вы остроумно выразились, «уход пораньше» нужна сила воли, отнюдь не присущая здоровому человеку. С немощью и слабостью приходит и неимоверная звериная сила. Чувства могут милосердно притупиться, либо же, наоборот, возвыситься до доселе неведомых вершин. Здоровый человек радуется каждому вздоху так же, как простуженный? Нет, отнюдь. Как много надо здоровому человеку, чтобы хоть наполовину исполниться того восторга, который испытывает больной всего-навсего вздохнув полной грудью!

– Но полноте, – встрял другой мой коллега. – Но ведь здоровому человеку неведомы и горести больного. Вы говорите о болезни как о великой благости, что довольно кощунственно для людей нашего рода деятельности.

– Отнюдь, я не считаю это какой-то благостью! – ответил голландец, беззлобно, но вполне заметно возмутившись. – Как раз я сторонник мысли, что болезни – тяжкое, а в ряде случаев и вовсе великое испытание. Мои долгие годы службы явили мне откровением некий закон мироздания: что всякая болезнь порождает если не лекарство, то такие же великие пути принятия неизбежного и жестокого рока. С того же я и начал: каждый недуг несет и страдание, и способствует исцелению.

– Как славно сказано, – заметил я.

Доктор Янсен благодарственно кивнул, опустив руку на грудь.

– Я вот что интересное заметил, – молвил другой врач, один из «Стефанов», как о нас, о врачах госпиталя, уже говорили в деревне. – Вы никогда не думали, как славно порой сочетаются недуг и его носитель?

– Сочетаются, позвольте? – просил уточнить я.

– Ну взять даже болезни душевные, с которыми нам есть несчастье иметь дело в Святом Стефане. Вот, положим, как на демонические образы реагируют люди здоровые? – спросил другой «Стефан».

– Что за демонические образы, что являются здоровым? – спросил я, разумеется, ведомый не лишь врачебным, но и сугубо личным интересом. – Положим, что уже выявлена закономерность с тем, как человек переживает удар по голове и, травмируя таким образом тело, искажает дух, и вот, нам явлен новый пророк, терзаемый, как вы поэтично выразились, демоническими образами. Но ведь едва ли несчастный имел какую-то особую предрасположенность к своему недугу? Вы же утверждаете, что болезнь под стать своему носителю, или наоборот?

– Граф, вы меня пугаете, – с какой-то отцовской заботой вмешался Питер, как раз имевший больше всех из нас сношений с душевнобольными прихожанами госпиталя.

– Какая же крамола вас смутила, мениэр[5]? – обратился я не без удивления и замешательства.

– Отчего же в вашей речи промелькнуло словцо-то такое, «пророк»? – лукаво прищурившись, спросил мой седовласый наставник.

– Разве?.. – пробормотал я и сделал несколько глотков.

Мои брови чуть нахмурились.