Проклятье Жеводана

Я сидел в своем кабинете и записывал наблюдения относительно больных, когда явилась Шарлотта и принесла чай.

– А, это ты, – пробормотал я, потирая переносицу и убирая перо.

– Ваша светлость хотели со мной говорить? – чуть удивленно спросила она.

– Да, это не займет много времени. Прошу, – я указал на место перед собой.

Шарлотта приняла приглашение, прибирая черное сукно своего теплого платья.

– Эта детвора еще не выпила из тебя всю кровь? – осведомился я.

На губах девушки мелькнула добрая улыбка, взгляд смущенно опустился.

– Нет-нет, что вы! – ответила она. – Они славнее, чем кажутся на первый взгляд. У них доброе сердце, и они заботятся друг о дружке. И о Лю заботятся.

– Вот это меня волнует больше всего, – кивнул я.

– Их излюбленная игра – прятки. Вот тут Лю обставляет их всех. Как где запрячется – так Жак с друзьями зовет меня, чтобы я помогла отыскать. Все вверх дном перероем, как сквозь землю провалился! Как же в первый раз мы страху натерпелись! А он сам выходит. Видно, заждался. Когда же Лю водит, находит ребятню в два счета. Сперва мы чуть-чуть, лишь самую малость журили его, плотнее завязывали шарф, скрывая глаза. А ему хоть бы хны – все равно находит. Вот придумали новую забаву – найдем какую-нибудь пуговку, монетку – мелочь, которую не сыскать, и прячем от Лю.

– И что же? Находит? – Я внимал ее рассказу с откровенным наслаждением.

– Каждый раз, ваша светлость! – поклялась Шарлотта.

– До чего же славно. – Я радостно развел руками.

* * *

Зима перевалила за половину. На дворе стояло 27 января 1765 года, когда мне пришло письмо, сбившее меня с толку. Капитан Жак Дюамель подал в отставку, и ныне его место займет кто-то другой. Капитан сейчас с семьей остановился в доме неподалеку от Лангедока. Он сам не преминул написать об этом, и мои глаза отказывались верить написанному. Будто бы прямо сейчас передо мной стоял здоровяк, от которого веет терпким вином из Тулуза. Его напористость и упрямство не были сломлены ни гиблыми топями, ни проливными холодными дождями.

Боясь потеряться в догадках, я тотчас же набросал ответное письмо, которое послал вперед себя, а сам спешно отдал приказания готовиться к отъезду. На следующий же день я был в пути.

* * *

Прибыл я поздно ночью. Все вокруг замерло. Мягкая зима устлала здешний скромный дворик ровным, аккуратным полотном снега, которому суждено растаять уже завтра. Одинокий огонек тихо дышал в окошке на первом этаже. Стараясь не разбудить домочадцев, я ступал бесшумно, когда морозящий душу ужас пронзил меня.

Повинуясь порыву, я резко обернулся, чувствуя, что за мной следят. Там, в тени крыльца, я не заметил, не мог заметить узенькую скамью. На ней сидел человек. Я напряг глаза просто до физической боли, прежде чем признал капитана. Жак был в том же походном сюртуке и тяжелых сапогах. В руках его покоилось ружье.

Опустившись подле него, я перевел дыхание. Его угрюмый мрачный вид был обусловлен и поздним часом, и скверной его тяжбой со Зверем, в которой капитан поверженно отступил.

Этот взгляд, разбитый и пустой, красноречивее прочего поведал мне о том, что Дюамелю не суждено вернуться в строй еще долго. Оставалось только надеяться, что капитан поделится со мной своим страшным откровением, которое застыло на его лице, которое выгнало его посреди ночи из теплой постели, из объятий жены на зимнюю стужу. От него несло пойлом. Эта вонь не имела ничего общего с тем душистым запахом вина, который разливался богатым букетом в палатке, когда за окном моросил холодный дождь. Сейчас пахло отчаянием, слабостью и болезнью.

– Тогда луна была больше, – произнес Жак.

Я свел брови и обернулся на него.

– Когда я столкнулся со Зверем, луна была еще больше, – говорил капитан. – Волк?

Нервная усмешка разорвала застывшую тишину. Жак сплюнул наземь.

– Я видел волков и убил их немало, – продолжил Дюамель. – Не меньше тысячи. То был не волк. Просто бес во плоти. У него голова набекрень… Сперва я гадал – мне чудится или нет? На что Зверь косится? Так нет, не чудится… Как у совы голова повернута…

Я тут же ринулся к капитану, физически не дав ему совершить намеренное. Он обхватил свою голову руками, и ему с лихвой хватило бы сил зараз свернуть собственную шею. Когда я помешал сделать, что бы он ни намеревался выкинуть, раздался сиплый смех, под конец много больше напоминающий горестное стенание.

– Эта тварь не должна быть живой, – бормотал несчастный Жак, очевидно, утративший всякий рассудок.

* * *

Страшная ночь осталась позади, и я еще не знал, как страшен будет грядущий день. Мы просидели с капитаном на крыльце. Кроваво-красное солнце залило багряным светом небеса. Снег сделался румяным. Затишье, скверный предвестник беды, уже окружил этот дом. Жак все сидел, пялясь перед собой, так и не вымолвив больше ни слова. В те дни, когда я жил в том лагере, бок о бок с драгунами, мне правда было сложно представить, будто бы буду скучать по той грубой наглой манере Жака.