Проклятье живой воды

Но леди Фрамберг побледнела и попятилась, прижимая руки к груди. В глазах ее заплескался ужас.

— Нет. — зашептала она, мотая головой. — Нет. Простите меня, сэр Генри, но я не могу. Я…мне дурно. Я пойду прилягу.

Она пролепетала что-то про капли и нюхательные соли и направилась прочь. Сэр Генри покачал головой. Он-то знал, что причина не во внезапном приступе мигрени.

Леди Элинор боялась собственной дочери. Боялась того существа, в которое, меняясь на глазах, превращается ее ребенок. Да, собственно, там, на третьем этаже, в запертой комнате, сидит не Роза Фрамберг, а некто непонятный и жуткий. Сэр Генри и сам порой испытывал смешанные чувства, но старался давить их в себе.

Вот уже несколько дней в доме графа Фрамберга жил страх. Страх перед непонятным существом. Страх перед тем, что скажут люди. Страх осуждения и скандала. Собственно, скандал уже разразился, когда лорд и леди Фрамберг не появились на приеме, отделавшись короткой запиской с извинениями, но пока еще никто не знал правды. Семья никого не принимала. Леди Элинор перестала бывать где-либо с визитами. Сэр Генри ограничил свои поездки исключительно деловыми встречами и больше не появлялся ни в клубе, ни на ипподроме, ни в гостях. Но что самое странное — и молодой Джеймс Фицрой тоже внезапно стал затворником. Он целыми днями либо слонялся по дому, либо торчал в библиотеке, усиленно делая вид или в самом деле внезапно заинтересовавшись классической литературой. В другое время сэр Генри не мог нарадоваться на племянника, но не сейчас.

А сейчас он встретился перед дверью в комнату Розы. Сэр Генри удивленно приподнял брови. Вот уж чего не ожидал…

— Что вы здесь делаете, Джеймс?

— Я…м-м… пришел справиться о здоровье моей кузины, — натянутым тоном ответил молодой человек, переминаясь с ноги на ногу.

Сэр Генри кивнул, поджав губы, но вслух ничего не сказал. Уже и то хорошо, что Джеймс нашел в себе смелость прийти сюда. Из-за двери послышался шорох, какая-то возня, низкое шипение и неразборчивое сердитое бормотание сиделки. Потом что-то упало, послышался звук, который мог быть только звуком удара, и сэр Генри стукнул кулаком в створку:

— Что там у вас происходит? Миссис Браун? Все в порядке?

Возня, сопровождаемая ворчанием и шипением, усилилась, потом резко оборвалась, и, протопав к двери, сиделка высунула наружу нос:

— Все в порядке, сэр. И я не миссис, а мисс.

— Мисс Браун, как здоровье моей дочери?

Сиделка бросила взгляд через плечо. Если бы привстал на цыпочки, сэр Генри заметил то, на что она смотрит, но счел это ниже своего достоинства.

— Все по-прежнему, сэр. Она… чувствует себя нормально.

Утробное рычание, в котором лишь при изрядной доле фантазии можно было разобрать членораздельную речь, раздалось из комнаты.

— Я могу ее видеть?

— Сейчас? — на лице сиделки промелькнуло недоумение, смешанное со страхом. — Не думаю, что это хорошая идея. Мы провели тяжелую ночь… я глаз не сомкнула…

— Вот поэтому вы и нуждаетесь в отдыхе… хотя бы на несколько минут, — граф сам удивился своему тону. — Позвольте мне пройти. В конце концов, это мой дом, и я тут хозяин.

Сиделка помедлила, словно вспоминала что-то, потом кивнула, поджимая губы:

— Да, сэр. Как скажете, сэр. Но не говорите потом, что я вас не предупреждала. Это зрелище не для слабонервных.

— Не беспокойтесь. Мне приходилось участвовать в экспедициях в Африку, подавляя восстания в наших колониях. И я насмотрелся на то, что чернокожие шаманы делают с пленными солдатами.

С этими словами сэр Генри решительно отодвинул сиделку, переступив порог.

Он готовился увидеть нечто невероятное, но все равно реальность оказалась страшнее.

Распухшее, покрытое струпьями и язвами, тело, лишь частично прикрытое простыней. Из открытых язв сочится гной и сукровица. Ее столько, что одеяло и постельное белье убрали, и они пропитанной гноем и слизью грудой валяется на полу. Тело его дочери лежит практически на голых досках. От них ее отделяет только тонкий матрац и клеенка, сверху его прикрывает холстина. Волосы почти все выпали, голова распухла так, что почти слилась с плечами. В складках неестественно розовой, шелушащейся плоти еле виднеется то, что когда-то было лицом миловидной девушки — торчат сморщенные ушные раковины, нелепо распухший нос, щелки глаз. Рот превратился в щель, похожую на разрез. Он то открывается, то закрывается снова, словно у выхваченной из воды рыбы. Каждый раз, когда рот открывается, слышится низкий нечленораздельный звук. При этом существо размеренно мотает головой из стороны в сторону.

Несколько секунд сэр Генри стоял неподвижно, стараясь подавить в себе чувство брезгливости. Это его дочь. Его Роза. Милое нежное дитя. Еще несколько дней назад она была человеком… практически человеком, хотя и с язвами по всему телу. И вот… это существо. Но ведь это ее тело. Эти «копыта» — те самые нежные пяточки, которые гордо демонстрировала нянька счастливому отцу. Это тело. Эти конечности — милые ручонки, которыми маленькая Рози гладила его по лицу: «Папочка, купи мне пони.»

Сэр Генри проследил взглядом — и вздрогнул:

— Зачем это?