Проклятие Гермеса Трисмегиста

Ольга уходит. Родион высоко подпрыгивает, делая ногами кульбит в воздухе, и скрывается в одной из комнат. Из кабинета выглядывает Голышкин и настороженно озирается. Никого не увидев, он опять скрывается за дверью.

Свет гаснет.

В темноте несколько раз раздается звонок в дверь. Вспыхивает свет. Голышкин открывает дверь. Входит Родион. Он слегка пьян и весел.

Родион. Я тебя разбудил, отец? Прости. Не нашел ключа. Наверное, забыл дома. Или потерял в такси.

Голышкин. Я не спал. А, кстати, который час?

Родион. Шестой ночи. Или надо говорить утра? Как будет правильно с философской точки зрения?

Голышкин. Откуда ты так поздно возвращаешься? Да еще и пьяненький.

Родион. Отец, я уже не ребенок. И очень хочу спать. Давай поговорим завтра. Если ты не против.

Голышкин. А если против?

Родион. Тогда сегодня. Но только после того как я хорошенечко высплюсь. Это будет где-то после обеда. Ближе к закату.

Голышкин. У тебя замечательное настроение, как я погляжу.

Родион. Тебе больше нравилось, когда я сидел взаперти в своей комнате?

Голышкин. Разумеется, нет. Но ты мог хотя бы позвонить мне. И предупредить, что задержишься.

Родион. Я же попросил прощения!

Голышкин. За то, что потерял ключи. Но не за то, что заставил меня волноваться.

Родион. А за все сразу нельзя? Отец, давай закроем тему, прошу тебя. Не порти этот прекрасный вечер. Или правильнее будет сказать утро?

Родион пытается пройти мимо отца, но тот преграждает ему путь. Родион демонстративно ложится на пол у его ног и делает вид, что заснул.

Голышкин. Может быть, ты все-таки расскажешь мне, где был?

Родион. (Зевая). Поверь, на классной тусовке и с очень хорошей киской. Подробности, надеюсь, тебя не интересуют? Как хорошо воспитанного человека.

Голышкин. А тебя не интересует, что твой старый отец переживал за тебя? У меня мог случиться инфаркт!

Родион. Отец, как говорит одна наша с тобой общая знакомая, ты возмутительно здоров для своего возраста. Поэтому не пытайся меня разнюнить. Я не поведусь.

Голышкин. Ты имеешь в виду… Ольгу Алексеевну?

Родион. А кого же еще? У нас с тобой, к счастью, не так уж много общих знакомых. Тем более женщин.

Голышкин. Когда ты ее видел?

Родион. Я? Да уже и не вспомню… (Приподнимается и садится на полу. Пытаясь заглянуть отцу в глаза). И почему ты меня спрашиваешь об этом таким тоном?

Голышкин. (Отворачиваясь). Она не приходит уже неделю. Я подумал…

Родион. Отец, тебе никто не говорил, что ты слишком много думаешь?

Голышкин. Думать еще никому не вредило.

Родион. Иногда в жизни надо не только думать, но и совершать поступки. А, впрочем, поступай как хочешь. Яйца курицу не учат.

Голышкин. Ты прав, крутое яйцо. Катись спать!

Родион. Вот это смачно! Почему бы тебе просто не пожелать мне спокойной ночи, отец? Как это всегда делала мама.

Голышкин. (Жалобно). Мне тоже не хватает нашей мамы, сынок…

Родион. Что ты сказал? Я не расслышал, прости.

Голышкин. Ничего. Спокойной ночи.

Родион. Ага. И тебе того же по тому же месту!

Родион встает и уходит. Свет гаснет и снова загорается. Голышкин нервно ходит из угла в угол по кабинету, о чем-то размышляя. Раздается телефонный звонок. Луч прожектора выхватывает из темноты в другой части сцены Мышевского с мобильным телефоном в руках.

Мышевский. Доброе утро, профессор. Я не слишком рано?

Голышкин. Ну, что вы, господин Мышевский! В принципе, я еще даже не ложился.

Мышевский. Все обдумываете мое предложение?

Голышкин. Вы угадали.

Мышевский. И что вам мешает принять решение?

Голышкин. Я вам уже говорил – я философ, а не авантюрист.

Мышевский. Я тоже не люблю авантюр, как любой серьезный бизнесмен. Но поверьте мне, это дело иного рода. Авантюрой здесь и не пахнет.

Голышкин. А чем пахнет, позвольте полюбопытствовать?

Мышевский. Золотом. О, что это за запах, профессор! Куда там вашему любимому жасмину… (После паузы). Помните притчу о соколе и вороне? Лучше прожить тридцать лет, утоляя голод свежей кровью, чем триста лет, питаясь падалью.

Голышкин. Может быть, может быть…

Мышевский. В таком случае… Решайтесь, профессор!

Голышкин. Дайте мне еще немного времени.

Мышевский. Зачем?

Голышкин. Всего пять минут. А затем я сам перезвоню вам. И скажу определенно – да или нет.

Мышевский. Хорошо. Пять минут – это не триста лет.