Проклятие Кафки

– А где же наш Григорий, Надюша? – донеся до Кафкина голос тестя. – На огороде, что ль?

– Нет его там, – пробасила теща. – Небось, умотал ни свет, ни заря к своему алкашу-приятелю. Поди, хлещут уже. Нет, чтобы, как мы – культурно: чаек с медком. Говорила я Вальке – не ходи ты за этого кобеля драного. Не послушалась … так всю молодость и просидела в дыре. И детей не нажила от импотента.

Вот карга старая, попытался сплюнуть от злости Кафкин. Сама ты – импотенка! И муж твой рыжий – мул кастрированный!

Слюны, однако, не было. Была вместо нее какая-то тягучая субстанция, которая застряла между губ.

Тут он вдруг понял, что зубов у него нет. Рот ощущался как-то по-новому. Словно у Кафкина теперь верхняя губа стала твердой и большой, прикрывающей нижнюю – тоже отвердевшую. А вот язык вовсе не чувствовался!

А говорить-то – возможно?

Григорий Францевич попытался для начала сказать что-нибудь, например, «доброе утро», но вместо человеческого членораздельного голоса смог с усилием выдать лишь какое-то шипение. Словно бы чайник закипал.

Как же теперь идти и сообщать органам про шпионов, когда языка – нет, зубов – нет, рук – нет, костей – нет?

Шипение Кафкина громкость возымело достаточную, чтобы биробиджанские родичи услышали его.

– Что это? – беспокойно спросила теща. – Вроде, в чулане есть кто-то? Может, вор забрался?

– Чего ему там делать? – ответил тесть. – Что он там найдет, кроме дохлых мышей?

Типичный мул! Какие еще «дохлые мыши»? Ведь лично говорил ему, что здесь хранится политическая партийная периодика, а в будущем будет «красный уголок»!

– Надо будет Вальке попозже сказать, чтоб нашла мужа, – заметила теща. – Не дело это, когда муж спозаранку по алкашам шляется. В армии его хоть дисциплина, импотента, держала, а теперь, вишь ты – почуял волю!

Они удалились, а Григорий Францевич, спустивший, наконец, нижнюю часть туловища на пол, стал составлять план действий.

Главное – не отчаиваться! Во-первых, вполне возможно, что все происходит в бреду, хотя и весьма натуральном. Надо просто выждать пробуждения. Логично? Логично. Во-вторых, даже если – что под большим вопросом – он действительно стал гусеницей, это еще не значит, что так будет все время. Надо полагать, настойка эта – типа гималайского самогона. Только, если наш родной первач человека пьянит, то эта дрянь импортная обращает нормальных людей в гусениц. Но! Как заканчивается действие самогона и человек трезвеет – так закончится и действие колдовского зелья! Надо просто подождать. Верно? Конечно, верно! Но просто ждать – смысла нет. Лучше всего найти ОРАНЖЕВОГО и потребовать, чтобы вернул человеческий облик. Как? А вот это уже его проблемы! Если, мерзавец, превратил в гусеницу, пускай назад облик возвращает! А иначе и по суду затаскать за такие вещи можно! Да еще и моральную компенсацию впендюрить на несколько миллионов! Или – миллиардов?

Мысль о том, что можно будет отсудить у кришнаита много денег, подняла Кафкину настроение. Ох, сколько можно будет капусты засолить да рассолу наготовить!

Значит, что нужно сделать?

Перво-наперво – поговорить с Валькой. Пояснить ей, что гусеницей он стал временно, что ей нужно будет стукнуть судейским на йога.

Да …

А, как ей пояснишь? А вот как – надо будет написать. Очень даже просто – берется в рот авторучка, и пишется ШВАБРЕ послание. Типа: «Без паники, родная, это я – твой Гриня. Временно превращен йогом в насекомое. Не волнуйся, мы его засудим так, что и на «Мерседес» хватит, и на дом в Праге!». Вот. Это – правильно! Она баба жадная: как поймет, что дело пахнет деньгами, так всю душу из йога вытрясет. Тут главное, чтобы биробиджанцы не пронюхали. ЭТИ запросто могут заложить и упечь в психбольницу, а то и – просто задавят. Не люди, а – звери. Насекомые. Пауки в банке! Теща, вообще -ведьма!

Кафкин прислушался. За дверью было тихо. Как видно, Крупские ушли пить чай во дворик, а остальные еще не вставали. Это и хорошо. Надо найти Валентину и объясниться. Он осторожно пополз к чуланной дверце, перебирая заплетающимися лапками.

Дверь чуланную он отворил со скрипом, изловчившись и потянув на себя ртом за ручку.

Тихо в коридоре.

Он двинулся каким-то необыкновенным волновым способом, неумело извиваясь и оставляя изредка за собой мокро-слизистые пятна. Сердце бешено колотилось от страха – вдруг выйдет мать и увидит его в таком виде? Может и не выдержать, черт побери! Он миновал коридор, оказался в кухне и навалился туловищем на дверь в комнату, где они ночевали с Валентиной.