Проклятие королей

– Я думал, ты обрадуешься, – удивленно замечает Монтегю. – Думал, ты будешь торжествовать.

Я делаю движение рукой.

– У меня не настолько жестокое сердце, чтобы желать смерти нерожденному ребенку, – говорю я. – Как бы он ни был зачат. Это был мальчик? Как король это принял?

– Он был вне себя, – ровным голосом отвечает Монтегю. – Заперся у себя в покоях и ревел, как раненый лев, колотился головой о деревянные панели, мы слышали его, но не могли войти. Он буйствовал весь день и всю ночь, рыдал и кричал, а потом уснул, как пьяный, головой в камине.

Я слушаю Монтегю молча. Это похоже на буйство расстроенного ребенка, не на скорбь мужчины и отца.

– А потом?

– Утром к нему зашли камердинеры, и – он выходит, вымытый и побритый, с завитыми волосами, и ничего о случившемся не говорит, – произносит Монтегю, сам себе не веря.

– Не может заставить себя сказать это вслух?

Монтегю качает головой:

– Нет. Он ведет себя так, словно ничего не произошло. Не было ни ночи в слезах, ни потери ребенка, ни жены в родах. Ничего не было. Поверить невозможно. Делали колыбель, красили комнаты, перестраивали покои королевы в Элтеме в столовую и личные покои для принца, а теперь он об этом не упоминает, он вообще отрицает, что был какой-то ребенок. И все мы ведем себя, как будто его не было. Веселимся, надеемся, что Анна забеременеет мальчиком. Мы исполнены надежд, а отчаяние нам незнакомо.

Даже когда Генрих обвинял Бога, что тот забыл о Тюдорах, было не так странно. Я думала, он станет злиться на неудачу или даже обрушится на Анну, как обрушился на королеву. Я думала, он заявит, что в ней есть какой-то страшный изъян, раз она не может родить ему сына. Но это куда страннее. Его постигла утрата, которую он не в силах вынести, а он ее просто отрицает. Словно безумец, столкнувшийся с чем-то, что не хочет видеть, он отказывается признать, что это вообще есть.

– И что, никто с ним не поговорит? Раз уж вы все знаете, что случилось? Никто не выражает ему соболезнования в связи с утратой?

– Нет, – горько отвечает Монтегю. – При дворе нет никого, кто бы осмелился. Ни его старый друг Чарльз Брэндон, ни даже Томас Кромвель, который с ним рядом каждый день и говорит с ним ежечасно. При дворе нет никого, кто набрался бы мужества сказать королю о том, что тот отрицает. Потому что мы позволяли ему решать, что истинно, а что нет, леди матушка. Мы позволяли ему говорить, каков мир. Он сейчас именно это и делает.

– Говорит, что никакого ребенка не было?

– Никакого. И поэтому ей тоже приходится притворяться, что она счастлива и здорова.

Я на мгновение задумываюсь о молодой женщине, которая, потеряв ребенка, должна вести себя так, словно его и не было.

– Она ведет себя, словно она счастлива?

– Счастлива – это слабо сказано. Она смеется, танцует, флиртует со всеми мужчинами при дворе. Она кружится в вихре веселья, игры, выпивки, танцев и маскарадов. Ей нужно выглядеть самой желанной, самой прекрасной, остроумной, мудрой и интересной женщиной.

Я качаю головой, представив этот двор из ночного кошмара, пляшущий на грани безумия.

– И она на это пошла?

– Она вне себя от горя. Но если бы она на это не пошла, он бы счел, что она с изъяном, – тихо отвечает Монтегю. – Больна. Неспособна выносить ребенка. Ей нужно отрицать свою потерю, он не останется в браке с той, которая несовершенна. Она тайно похоронила мертвого младенца, а теперь ей нужно казаться бесконечно прекрасной, умной и плодовитой.

Приведение к присяге, требующей отказа от королевы и принцессы, продолжается, идет во всех церквях и залах королевства. Я слышала, что арестовали леди Анну Хасси, мою родственницу, которая служила принцессе вместе со мной. Ее обвиняют в том, что она посылала принцессе в Хетфилд письма и небольшие подарки, и леди Анна сознается, что называла ее «принцессой Марией» – по привычке, не по умыслу. Ей приходится долгие месяцы вымаливать прощение и много месяцев провести в Тауэре, прежде чем ее отпускают.

Потом я получаю записку от Джеффри – на ней нет ни подписи, ни печати, чтобы его нельзя было опознать.

Королева не принесла присягу, отказалась отречься от себя и своей дочери и сказала, что готова к любому наказанию. Она думает, что ее тайно казнят за стенами замка Кимболтон и никто об этом не узнает. Нужно готовиться спасти ее и принцессу немедленно.

Я думаю, что настал миг, которого я так долго желала избежать. Думаю, что родилась трусихой. Что я лгунья. Я думаю, что мой муж умолял меня никогда не объявлять притязаний на то, что мое по праву, не исполнять свой долг, сберечь себя и наших детей. Но теперь я понимаю, что эти дни в прошлом, и, хотя мне дурно от страха, пишу Джеффри и Монтегю.

Наймите людей и лошадей, найдите корабль, который отвезет их во Фландрию. Позаботьтесь о себе. Но вывезите их из страны.

Бишем Мэнор, Беркшир, Рождество 1534 года