Проклятие Мафусаила

Его запал иссяк минут через десять. Молчун надел перчатки, но на ладонях все равно вздулись пузыри, готовые лопнуть в любой момент. Поясницу ломило, а руки потяжелели на несколько тонн. Каждый следующий взмах мог стать последним, но неизвестно откуда силы находились, и тяжелый инструмент вновь рассекал воздух над головой. Впрочем, так не могло продолжаться вечно. Молчун прикидывал, каким образом оставить кирку так, чтобы это не выглядело слабостью, когда кто-то подошел сзади и похлопал его по плечу. С трудно скрываемым облегчением он прекратил кромсать породу и обернулся. Перед ним стоял бригадир.

— Передохни чуток, — крикнул он.

Охранник, до того момента без особого интереса подпиравший стену, сделал шаг вперед. Бригадир жестом остановил его и показал, что просто хочет кое-что объяснить новичку.

— Тебя Председатель послал? — бригадир подобрал кирку и несколько раз перекинул из руки в руку. — Вынюхиваешь для него?

Молчун потряс головой.

— Я сам вызвался работать!

Горняк размахнулся и ударил кайлом по стене в считанных сантиметрах от головы молодого человека. Несколько мелких осколков породы задели его по щеке.

— Учти, несчастные случаи у нас не редкость, — наклонился вплотную бригадир. — Если хочешь подняться наверх целым и невредимым, не болтай и не суй нос, куда не следует.

Глядя вслед бригадиру, Молчун с ужасом понял, что самое трудное начинается теперь. Но деваться было некуда, и он потянулся за кайлом.

* * *

— На черта тебя в шахту понесло! — ворчал Знахарь, обрабатывая его стертые в кровь руки.

Молчун лежал на кушетке с закрытыми глазами и прислушивался, как умирает от усталости и боли каждая клеточка его тела. Теперь, наверное, целую неделю в себя приходить. Стоило ли оно того? Горняки все равно смотрели на него как на непрошеного чужака и за весь обратный путь в вагонетке не перекинулись с ним и парой слов. Только бригадир сжалился и бросил ему на колени чистую тряпицу, чтобы обмотал ладони.

— Как тот малыш, поправился?

Пальцы старика замерли, и Молчун открыл глаза. Знахарь тоскливо озирался через плечо на нишу, где раньше лежал мальчик с пневмонией. Молчун вздохнул и предпочел сменить тему разговора.

— Когда я смогу вернуться к работе?

— Завтра на перевязку придешь, тогда и решим, — подумав, ответил Знахарь. — Но если бы кто-нибудь спрашивал моего мнения, я бы сказал, что тебе это крайне вредно. Рана зажила, но организм еще слабый. Надорвешься и опять ко мне загремишь.

— Все равно здесь больше нечем особо заниматься, кроме как камни ковырять. Кстати, зачем это делают? Тоннелей-то уже более чем достаточно.

— Здесь золотоносная руда. Ее перерабатывают в специальном месте. Только я не знаю, где, потому что это страшный секрет.

— Золото? — удивился Молчун. — А зачем оно вам здесь? Что с ним делать?

— Без него мы давно загнулись бы. Рогволд меняет золото на продовольствие, топливо, необходимые инструменты, одежду, строительные материалы…

— То есть он поддерживает связь с внешним миром?

— У него есть проверенные люди в соседних городах.

— В каких?

— Ты хочешь от меня слишком многого, — насупился Знахарь. — Я здесь на тех же основаниях, что и остальные. Мне Председатель и Рогволд не докладываются.

— Я же не заговорщик какой-нибудь, — успокоил его Молчун. — Просто хочу разобраться, где оказался.

— Во многой мудрости многие печали. Кто умножает познания, умножает и скорбь.

— Экклезиаст.

Вырвалось это спонтанно. Молчун прикусил язык, но было поздно. Знахарь встрепенулся и с подозрением воззрился на него.

— Неужели читал? — строго спросил он.

— Даже не знаю, — Молчун судорожно соображал, что ответить.

— А с дядей часто видитесь? Он тебе помогает вспомнить?

— Да почти и не встречаемся. Председатель почему-то не очень ему доверяет. Не разрешает нам общаться с глазу на глаз. Так что у нас случаются короткие свидания, как у заключенных, под присмотром Рогволда.

— Я подумаю, что с этим можно сделать, — протянул Знахарь.

* * *

В родительский день Колония оживленно гудела. Впору сравнить с потревоженным ульем, но испещренная сетью тоннелей гора больше напоминала муравейник.

Василий с кислой физиономией периодически мрачно вздыхал и старательно полировал щеткой утратившие форму ботинки. Он что-то бубнил, но разобрать можно было только отдельные слова, типа «счастливчики», «сволочи» и «не пойду». Поведение его не было удивительным. Молчун успел вдоволь наслушаться его нытья: ему, Василию, видать, никогда не выслужиться, не ценит его Председатель, а сам только требует и торопит, чтобы поскорей закончил книгу, так и говорит, мол, давай, чернильница, сублимируй, воздержание полезно для творческого процесса, а уж как допишешь, так сразу будут тебе и почет, и уважение, и женская ласка. Только можно ли верить словам Председателя? Обещания он дает многим, особенно гвардейцам Рогволда, а женщин, в особенности, молодых и симпатичных, в Колонии по пальцам пересчитать можно! По секрету, Василий признался, что ему мила лишь одна из них, черноглазая Нина из Красноярска. Она в Колонии недавно, но в родительские дни уже выставлялась. Пока бог миловал — не понесла.