- Ничего! Шпион уехал в Улеаборг и не вернулся оттуда. Может, утонул. И после этого ты хочешь, чтобы я верил любым россказням о якобы измене твоей королеве тебе? Сколько раз покушались на тебя самого, сколько раз поднимались восстания против тебя… Любая ложь становится очень правдоподобной, если в ней присутствует крупица истины! Но мутный поток не станет чище, если в него выплеснуть ковш родниковой воды! Разве Сванте Стуре не был обручен с Маргарет, когда ты разорвал их помолвку и забрал ее себе в жены? Разве это не правда? Что стоит лишь намекнуть на то, что их роман продолжился за твоей спиной? Ничего не стоит! Потому что ты в это сразу поверишь! Как поверишь тут же и в то, что принц Юхан не твой сын! Ах, какая романтическая и, главное, правдоподобная история бы получилась! Все знают твои слабые стороны, мой король, - невесело усмехнулся Олаф, - Ты вспыльчив, крут нравом, скор на расправу. Еще не дослушав до конца, ты готов проломить голову любому лишь за первые произнесенные слова, которые тебе не понравятся и вызовут твою неукротимую и беспощадную ярость. Можно подумать о твоем характере известно лишь мне одному! О нем не знает больше никто! – Советник всплеснул руками. – Ни твоя жена, ни двор, ни народ! Твоя Маргарет покорно подставит свою голову, а заодно голову сына, матери Эббы, сестры Марты, под топор палача или твой молоток? Они похожи на самоубийц? Что молчишь, Густав? Катарина Саксен-Лауэмбургская, Маргарет, Эбба, Марта… продолжить список, мой благородный правитель? Ты хочешь переплюнуть Эйрика Кровавую Секиру ? Ты хочешь, чтобы все шведские кланы и вся Европа ополчилась против нас?
- Я не хочу прослыть рогоносцем! – Прорычал король. – Это вопрос чести!
- Черт бы вас побрал с вашей честью! Вы так с ней возитесь…
- Тебе этого не понять! – Презрительно хмыкнул Густав.
- Куда уж мне, сыну кузнеца… Благородные рыцари, благородные дамы… Только откуда у вас такое количество незаконнорожденных детей? Слово «честь» на мой взгляд простолюдина, слишком мало соотносится с такими понятиями, как мораль, нравственность, целомудрие, зато стоит совсем рядом со словом «смерть». Вы готовы убить любого и умереть сами за один лишь взгляд, неосторожно оброненное слово, сплетню, я уже не говорю о лжи и клевете. Как же легко отобрать у вас жизнь! У того же Сванте Стуре, лишенного тобой невесты, более чем достаточно оснований, чтобы всадить тебе кинжал в спину!
- Стуре – сопляк! – Король уселся рядом с бывшим советником на скамью и сплюнул на пол.
- Я сказал - в спину, Густав.
- Все равно сопляк!
- Хорошо, ты поверишь в любую сказку, затрагивающую твою честь, убьешь кого-нибудь, например, свою жену, выберешь себе следующую, отобрав ее у другого, а он окажется не сопляком. И что дальше? Нет короля Густава Ваза, нет наследников, потому что я в таком случае не дам и эре за жизнь малолетнего Эрика, нет и нашей Швеции… Ты забыл или не знал никогда одну древнюю римскую мудрость о том, что жена Цезаря всегда вне подозрений! Кстати, ты спрашивал свою жену?
Густав помолчал и буркнул:
- Спрашивал!
- Надеюсь она еще жива? – Снова усмехнулся бывший советник.
- Она третий день валяется перед распятием и твердит одно и то же, что не изменяла мне.
- Вот видишь! Она не самоубийца! Она родила тебе уже двоих - мальчика и девочку, и родит еще.
- Да уж, я позабочусь об этом.
- Не сомневаюсь, Густав. Скорее всего, ты ее посадишь под замок и заставишь рожать до изнеможения, чтобы быть уверенным в том, что все дети твои. Но при этом червь сомнения тебя будет грызть теперь всегда! Из-за одного нелепого слуха, запущенного с безусловным тайным умыслом.
- Почему ты не донес мне об этом?
- Каюсь! Сделал глупость, или испугался, зная твой нрав. Ты внушаешь ужас, оттого приходится продумывать до мелочей каждый шаг, каждое слово, ибо все чревато вызвать твой гнев, и в таких условиях ошибок не избежать. Но ты их не прощаешь никому! Не могу сказать, что пересилило – страх или осторожность. Или и то и другое вместе. Предпочел убить, чтобы глупая сплетня не поползла дальше.
- А она все равно поползла!
- Я не виноват в этом, Густав. Я сделал все для того, чтобы она умерла с тем священником.
- Значит, кто-то слышал еще!
- Ты прав! – Покачал головой и развел руками в стороны Петерссон. – И у стен есть уши.
- Ладно! – Король поднялся на ноги. – Я оставлю тебе жизнь. Но за то, что ты не донес мне, будешь наказан. Внесешь в казну деньги, я потом скажу сколько, и я не хочу больше видеть тебя своим советником. Будешь заведовать школами. Когда святоши лезут в политику – не жди добра! Один папа римский чего стоит! Все. Прощай, Олаф! – Густав повернулся и быстро покинул камеру, ни разу не оглянувшись на бывшего советника, печально смотревшего ему в спину. Петерссон прошептал беззвучно: