Проклятие рода

- Что-то не приметил я никакой Марфуши… - Подмигнул ей Кудеяр.

- Затаилась она. Грех мой не одобряет, но сестра ведь, знает и про долю мою незавидную.

Молодец медлил сказать – не сказать.

- Зачем про пытку вспомнила? – Усмехнулся грустно. – Коль что - скажи правду. Меня Юрием кличут, а прозвище - Кудеяр. С меня спрос будет. Только я в обиду тебя не дам!

Василису словно молнией ударило от его слов. Ноги подкосились, рухнула подрубленной березкой на колени. С ужасом смотрела на любимого. Зашептала, как в горячке.

- Господи, Пресвятая Богородица, говорила же я, что беда всегда подле меня, вот и накликала дура грешная! Сокол ты мой темноглазый, ищут ведь тебя везде, землю токмо не роют. Муж вчера был, я спросила осторожненько, снедь на стол подавая, когда мол снова ждать хозяина в дом, а он в ответ – «Вора наиглавнейшего ищем, крамольника царского, Кудеяром зовут. Не слыхала, - спрашивал, - когда по торжищу бродишь, мужнины деньги тратишь, никто ничего не обмолвился?» «Нет, - говорю, - не слышала. А в чем грех-то этого Кудеяра?» Он возьми, да проговорись самую малость. – «Самозванец, вор он. За сына Соломонии Сабуровой себя выдает, первой жены князя Василия – отца государя нашего Иоанна» А после – «Цыц, баба, язык вырву, коль узнаю, что сболтнула! Что вор – всем ведомо. А про Сабурову – дело тайное, царское. Смотри у меня!» Теперь и мне понятно, что за крест у тебя на груди, молодец… Пусть язык мой усохнет, пусть уши закроются, пусть стану немой и глухой, одним лишь сердцем любить тебя буду! Милый мой, на беду нашу общую тебя я встретила… - Зарыдала опять, в перину уткнувшись.

- Что ж ты, любушка, как по покойным нам плачешь? Живые покудова, я пред тобой, ты предо мной. Сижу, глажу тебя, волосы шелковые перебираю…

- А хочешь, - вскочила вдруг, словно обезумев, в плечи вцепилась, ногти впились в кожу, - отравлю ирода своего старого – невелик грех, на нем их столько, что Господу угодно будет. Сбежим с Москвы проклятой, куда захочешь, на остров зеленый, посреди моря-окияна, бабушка мне сказку сказывала, есть такой, и не живет на нем никто, одни звери – птицы ручные, лето круглый год, жить будем там, любиться, детишек рожать…

- Грех убивать так… Василек мой… - опустил голову Кудеяр, - по чести надобно…

- По чести? – Оттолкнула его зло. Опять к себя притянула, обняла, в глаза заглянула с мольбой безутешной. Застонала. – Его? По какой чести? Да, душегуб - он, муж мой! Если ему в руки попасть – мясо с костей живьем драть будет! Для тебя одного закон забуду, род и племя свое, соседей, стыд, есть ли кто кроме тебя, сокол мой! – Снова на грудь бросилась, долго еще рыдала. Молчал Кудеяр, гладил, целовал. Успокоилась со временем.

Договорились, что будет он к Марфе заглядывать, а она через сестру весточку ему передавать, когда увидеться смогут. На том и расстались с Василисой.

Что в Москве ждем? Какого случая? Все чаще мучил себя Кудеяр подобными вопросами. Вспоминал Стокгольм, порыв свой горячий, жажду отмщения, манившую и голосом крови и дальней неведомой дорогой. Ан уходит все куда-то. Уморил его мать покойный князь Василий, жена его молодая к тому руку приложила, иные бояре… Так ведь нет ни Василия, ни Елены Глинской… В могиле все они. Может уже своей смертью грехи искупили? Кому мстить? Иоанну? А виновен ли он за грехи родительские? И что я-то хочу? Убить Иоанна? И после? Себя сделать великим князем московским? Народ поверит на слово, как мои друзья нынешние? И мне, зачем все это? И как сотворить? Сидит Иоанн себе в Кремле иль в Воробьеве. Видели выезд его, так воинов тьма тьмущая. Полк целый. И что ждем тогда? Заикнулся, было, а Болдырь в ответ:

- Всяко дело, а такое и подавно, выстоятся должно. До знака Божьего!

Сенька Опара вторил:

- Слух для чего распускали? Чтобы народ будоражить! Народ поднимется – сметет и бояр и царя этого.

- Что-то в Новгороде не сильно поднялся. – Возразил Кудеяр, но Сенька не слушал.

- Весны ждать надобно. Слыхал, что в народе говорят – бабка царева, Анна, мать той самой Елены, что твою мать уморила – ведьма. От нее пожары все. Полыхнет Москва и народ вместе с ней.

- Да, ты что, парень? – Обнял Болдырь. – Аль отмстить за мать не желаешь? Передумал? Спустить псам боярским и княжеским? Да не в жизнь! Раньше сказывают, часто по ночам великий князь с ватагой шастал, озоровал сильно, убивал, девок насильничал. Жаль, утихомирился. А то б мы укараулили. Как котят всех бы передушили – перерезали. – Зло ощерился казак.

Пока суть, да дело, пока ожидание неясное тянулось, начались у Кудеяра встречи полюбовные, тайные, страстные, в поцелуях, да слезах.

- Каждый раз с тобой люблюсь, как в последний! – Признавалась Василиса.

- Бросить все, да вернуться в Стокгольм, к отцу-матери, служить в королевской гвардии. Мать бы как обрадовалась, приняла, благословила, отец был бы доволен… - Думалось Кудеяру, когда лежали, обнявшись в истоме любовной.