Проклятие рода

- Странен ты, Кудеяр. – Качали головой донские атаманы. – Но принуждать не смеем. Вольному воля!

- Царь без дьяков, да бояр, да войска, кто? Да никто! Это с ними он – сила! А без них? Человечишко. Полоснул сабелькой и душа вон, с головешкой так и отлетела прочь. Верно, братья? – Спрашивал казаков Болдырь.

- Верно! – Отвечали ему.

Так и гуляла ватага по пределам московским. Тянулась кровушка вслед ее.

- А не надоело тебе, казак, кровь лить? – Неожиданно спросил как-то Кудеяр своего друга.

- Не-а. – Беззаботно, по-детски отвечал Болдырь.

- А грех? «Не убий», ведь сказано.

- На то они и грехи, чтоб потом отмаливать. Грешу и каюсь, атаман. Да и велик ли грех-то пса царского, аль басурманина завалить? А ты, что молвишь? Аль сомнения одолели? – Казак с прищуром глянул на атамана.

- Нет. – Ответил Кудеяр твердо, но отвел глаза в сторону. Потянулся, подкинул сучьев в костер, возле которого ватага на лесную ночевку расположилась. Все уже спали, лишь атаман с Болдырем на стороже сидели.

- Все о Василисе думу думаешь? – Тихо спросил казак.

Промолчал атаман. Не ответил.

- Не вернуть ее, брат. Сколь раз тебе предлагали из полонянок черкесских, аль турских себе выбрать. Да и здесь, на Руси, любая баба с тобой пойдет, только рукой помани! Хоть на забаву, хоть иначе…

- Не хочу! – Нахмурился Кудеяр. – О другом думаю – сколь крови надобно пролить, дабы душа покой обрела? Ты ведаешь? Кому ты мстишь, Болддырь? За кого? За мать, отца? За плен свой?

- За отца, за мать, за плен, за казаков басурманами убитых иль сказненных, - повторил за ним Болдырь, - за тебя, за Василису твою, за новгородцев наших, - кивнул на спящих товарищей, - мщу московитам. – То моя дорога вечная, промысел Божий. Или мы их или они нас. Третьего не дано.

- Ты так решил, что промысел Божий?

- То не я решил, предки наши завещали, да в Писании о том же сказано! Око за око, зуб за зуб…

- Помнишь, под Псков занесла нас нелегкая в прошлом годе? – Перебил атаман казака. – В монастырь Печорский.

Болдырь кивнул:

- Что ж не помнить! И вклад богатый сделали и помолились.

- Старца там одного встретил я. Сам подле меня остановился. Совсем стар и немощен он был. Слеп на оба глаза. А встал, на клюку опершись, глянул глазами незрячими, все, как наяву сказал про меня.

- Что ж поведал он тебе такого, атаман, что ты вдруг вспомнил ныне?

- Вот что изрек слепец: «Во зле ты рожден, сын мой, зло от тебя и произрастает. Отмстителем за мать, за жену невенчанную себя видишь? Токмо помни – ничто не уходит без следа. Обида, грех нераскаянный есть семя иного зла и горя». Я молчал, не в силах сказать ни слова. А он продолжил: «Не в миру твоя битва, а здесь». И ткнул точно меня в грудь, хоть незрячий был. После добавил: «Придет время, сам ее завершишь. Господь вразумит. И узришь лицо Его и будет имя Его на твоем челе». Больше ничего не сказал старец, перекрестил меня и прочь ушел, словно растаял.

- Да-а-а… - Казак скинул шапку, задумчиво поворошил волосы. – Знамо, ждать тебе знака Господня.

- Знамо, Болдырь. – Тряхнул головой Кудеяр. – Вот и жду его…

К зиме ватага на Дон отправлялась, В Раздорском городке селилась с разрешения атамана в курене отведенном. Крепостца славная от суши отрезана с двух сторон Доном, с двух других - ериком. От городка вышки расходятся. Коль заметит сторожа татар вмиг сено припасенное, да водой смоченное, подпалит, по дымам и опасность учуют казаки. Не застать врасплох. Отсюда по весне в походы уходили, сюда зимовать возвращались. Ниже Раздор, на Гостевом острове, где Аксай в Дон впадает, купцы располагались, товары по лавкам раскидывали. Тут казаки награбленное сбывали, да припасы нужные делали.

Возмужал Кудеяр. В самый сок вошел, в плечах раздался, взгляд орлиный, брови черны, только борода, да голова не по годам седые, видать смерть Василисина, лютая, и душу всю выморозила, и снегом волосы посеребрила. Одевался атаман, как казак заправский. Портки широченные на сапоги с поножами стальными опускались, на тело рубаху посконную носил, поверх тегилей стеганый, далее кольчуга мелкая и панцири кованые на груди и спине. Заламывал лихо шапку высокую баранью, а перед боем скидывал ее, тафту войлочную натягивал и шлем островерхий с назатыльником кольчужным. Стрелка нос прикрывала, снизу личина застегивалась. Одно отличие – меч. Никак не хотел менять на саблю кривую.

- Память моя! – Отвечал на все уговоры.

Не было равных ему в бою. Давно к тому, что отец его приемный дал, мастерство Болдыря добавилось. Превзошел ученик учителей своих. Правда, хитрил Болдырь, отводил глаза, поражение в играх воинских годами оправдывал, мол, старею. Но улыбался, радуясь успехам Кудеяра.

На Гостевом острове выбирал Кудеяр ткани заморские для вклада богатого в Суздаль, после на богомолье по зимнику всей ватагой отправлялись. Из года в год. По дороге ехали смирно, никого не трогали. На расспросы застав отвечали:

- Казаки мы, с Дона, на поклон мощам святым едем! – Грамоту богомольную донскими атаманами выданную предъявляли. Все честь по чести.