Проклятие Шалиона

Опухоль все увеличивалась, и боль вдруг стала настолько острой, что он едва не потерял сознание, но силой вернул себя к реальности, поскольку опасался, что взбешенный сегодняшними событиями Дондо каким-то образом воспользуется его беспамятством и, завладев его еще живым телом, нападет на Изелль и Бергона. Катаясь в конвульсиях по полу, он подавлял крики и грязные ругательства, которые пытались вырваться из его горла, уже не вполне понимая, кому принадлежат эти слова.

Когда приступ прошел, Кэсерил обнаружил, что лежит на холодных досках пола, в сбившейся ночной рубахе, а ногти у него на руках сломаны и кровоточат. Оказывается, его вывернуло наизнанку. Он провел рукой по рту и ощутил на бороде высыхающую пену. Живот (а может, ему показалось, что он так увеличился?) вернулся к обычным в последние месяцы размерам, хотя диафрагма болела так, словно ее растягивали каким-то невероятным напряжением.

Нет, так меня надолго не хватит! Что-то неизбежно сломается – его тело, его рассудок, его дыхание. Его вера. Что-то обязательно сдаст.

Кэсерил встал, вытер пол и, умывшись, надел свежую ночную рубашку, после чего поправил простыни на кровати, зажег все свечи в комнате и лег, вбирая в себя свет широко открытыми глазами.

Наконец перешептывание слуг и приглушенный топот ног по коридору дали Кэсерилу понять, что дворец просыпается. Похоже, он все-таки заснул, потому что свечи прогорели, а он не помнил, чтобы гасил их. Серый утренний свет пробивался в щель под дверью и через ставни окон.

Скоро утренняя молитва. Утренняя молитва – вещь освежающая, хотя мысль о том, что для совершения ее нужно встать и куда-то пойти, пугала. Кэсерил медленно поднялся. Ну что ж, сегодня он не один страдает от похмелья. Хотя он-то и не был пьян! На время свадьбы траур был прерван, а потому из всей одежды, которую ему выделили, он выбрал то, что могло бы подчеркнуть и радостный, и одновременно серьезный характер события, в котором участвовал.

Он спустился во двор. Солнце еще не встало, и, хотя дождь прекратился, холодное небо было затянуто облаками. Носовым платком Кэсерил отер край фонтана и сел. Молодые новобрачные еще не появлялись. Кэсерил улыбнулся служанке, которая проскользнула мимо со стопкой белья, и она улыбнулась в ответ. В дальнем конце двора в поисках пищи расхаживала по плитке ворона. Кэсерил внимательно посмотрел на нее, но птица не выказала никакой в нем заинтересованности. Подумав, он решил, что ее безразличие к нему – это добрый знак.

Наконец двери наверху галереи распахнулись, сонные охранники, их караулившие, вытянулись в струнку и отдали честь. Раздались женские голоса и среди них один мужской – густой и веселый. Появились рука об руку Изелль и Бергон, одетые для утренней молитвы. Они стали спускаться по лестнице и наконец вышли из тени, отбрасываемой карнизом галереи.

Увы, черная тень не исчезла!

Кэсерил протер глаза и пристально всмотрелся в новобрачных. Дыхание его замерло в груди.

Облако, которое до этого окутывало лишь Изелль, теперь клубилось и вокруг Бергона.

Изелль улыбалась мужу, тот улыбался Изелль, оба они казались возбужденными, несколько усталыми и напуганными. Глядя на юную пару, можно было с уверенностью сказать – это идеальные влюбленные! Хотя вокруг них и клубилось черное облако, словно дым горящего корабля.

Они приблизились, и Изелль пропела:

– Доброе утро, лорд Кэс!

Бергон улыбнулся и проговорил:

– Вы присоединитесь к нам, сэр? Мы должны поблагодарить вас за это утро!

Кэсерил через силу улыбнулся и сказал:

– Да, обязательно… но чуть позже. Я кое-что забыл у себя в комнате.

Проскользнув мимо них, он начал подниматься по лестнице. На ходу обернулся и посмотрел. Да! Никаких сомнений! Та же тень, но теперь – удвоившаяся!

Захлопнув за собой дверь спальни, он остановился, судорожно хватая ртом воздух и едва не рыдая.

Боги! Что я наделал?

Я не освободил Изелль! И Бергон – теперь он тоже стал жертвой проклятья!

26

Абсолютно раздавленный случившимся, Кэсерил все утро оставался в спальне. Днем в его дверь постучал паж и сообщил, что принц и принцесса желают видеть его в своих покоях. Кэсерил решил поначалу сказать, что он болен, что, собственно, было совершенной правдой. Но потом он подумал, что Изелль сразу же пришлет ему толпу врачей, а с него было достаточно и тогдашнего визита Роджераса. Вспомнив тот ужас, он содрогнулся. И вот, преодолевая себя, он оправил одежду, привел себя в надлежащий вид и отправился по галерее в комнаты Изелль и Бергона.