Проклятые поэты

Рядом с «горделивой и тупой» женщиной, «бесстыдно самовлюбленной» («Путешествие»), возникает другая, посвятившая себя наслаждению («Аллегория»), слишком поздно узнавшая, что она всего лишь «несовершенная куртизанка» («Посмертные угрызения»). Идя еще дальше по пути обобщения, Бодлер создает образ «порочной женщины», «королевы грехов», «подлого животного», которым пользуется природа, чтобы лепить гения. Подобное противоестественное несоответствие вызывает восклицание: «О грязное величие! величественное бесчестие!» – подытоживающее основной контраст в чеканной сентенции: «Ты всю вселенную в кровать свою вместила б».

Тема отвергнутого материнства не раз возникает у Бодлера. В «Благословении» моральное падение женщины выражается в том, что она проклинает не только родившегося ребенка, но и самый процесс деторождения. «Холодное величие бесплодной женщины» сияет «как бесполезное светило». «Безразличие» и «бесчувственность к человеческому страданию» – эти свойства той холодной красоты, которые поэт знает и часто изображает, но которые ему, в сущности, чужды.

Акцентируя какую-нибудь выразительную черту, он изображает женщину «породистой лошадью», «пляшущей змеей», «прекрасным кораблем» или, чаще всего, «кошкой», потому что эта метафора в особенности соответствует той противоречивой оценке, которая совмещает в себе таинственность, грацию, небрежность, нежность и хищность. А именно такою в ряде стихотворений изображается женщина, вызывающая по отношению к себе смешанное чувство любви и ненависти. Красота становится «тяжелым бичом душ», что раскрывается через ряд наглядных, предельно материализованных образов (вырванное ногтями и зубами женщины, искусанное зверями сердце, остатки которого будут поджарены огненными глазами другой женщины). Отсюда вырастает печаль, не пушкинская, светлая печаль, а бодлеровская, мрачная; потому что, хотя

…Сердце вновь горит и любит – оттого,
Что не любить оно не может,

но оно также не в силах забыть горечь пережитой любви и от новой ждет того же.

Два женских типа: страстный, вакханический и «стыдливо-холодный», обрисованные в пушкинском «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…», у Бодлера приобретают, как всегда, крайне резкие формы, как все крайности, сходящиеся. «Распутная Мегера» («Sed non satiata») и холодная красавица («Я люблю тебя так, как ночной небосвод») в одинаковой степени «демон без жалости», «неумолимое и жестокое животное». И в одинаковой степени за эту мучительную страстность и холодность они тем дороже и прекраснее. Влюбленный – это «одержимый» (le possédé), отравленный «ядом» любви («Отрава»), всеми фибрами души и тела обожающий женщину-демона в любой метаморфозе. Узы любви-ненависти нерасторжимы.