Проклятые поэты

На суде она заявила, что вышла замуж по недоразумению и что далее такая жизнь продолжаться не может. Суд «вошел в положение» семьи Флервиль, присудив госпоже Мотэ с сыном оплату «убытков», разорившую Поля. Семейных крах совпал по времени с восстанием в Париже: Поль не подчинился приказу Тьера вместе с другими государственными служащими покинуть столицу и лишился хорошо оплачиваемой службы, тем самым утратив последний источник существования. Неожиданную «свободу» он использовал для того, чтобы снова отдаться возлюбленному «стеклянному богу»: чем больше он ощущал свою вину, тем больше хотел забыться и утопить горести в стакане.

Возвращаясь на четыре года назад к «Сатурническим поэмам», внимательно прочтем его «Резиньяцию»:

В дни юности мечтал я о Непале,
О славе папы иль царя царей,
Сарданапале, Гелиогабале…

Меж золота и дорогих камней,

Под музыку, в пьянящем аромате,
Мне снился рай ласкающих объятий…

Прошли года, и стих мой буйный пыл,

Узнал я жизнь, узнал ее законы,
Умею чтить границы и препоны,
Но прежних грез своих не разлюбил!

Пусть на пути к величью – Невозможность!

Все ж малого не славит мой язык!
И мне противны: милый женский лик,
Неточность рифм и друга осторожность!

Что здесь важно? Верлен – не просто интимнейший из поэтов, но и исповедальнейший из них. Он не знает, чтó поет, и поэтому то, что он поет – глубинная песнь песней. В двух последних строках – Верлен грядущий! Две строки – весь психоанализ!

Нет, он не был женоненавистником, как, скажем, Ноланц, Шопенгауэр или Брамс, но Дюжарден, Рембо или Летинуа влекли его неизмеримо сильнее, нежели Матильда, Филомена, Эсфирь или Евгения Кранц. По-настоящему он любил именно этих красивых, изящных, меланхолических юношей – своего двоюродного брата Дюжардена, трагически погибшего в 1870-м, Люсьена Виотти, сына фермера Люсьена Летинуа, но, конечно, больше всех – другого великого поэта-юношу Артюра Рембо, который был одновременно его величайшей радостью и злым духом.

(Но ведь и Микеланджело любил Жерардо Перини, Фебоди Поджо, Чеккино деи Браччи, Томаззо деи Кавальери, писал им страстные письма, посвящал безмерно пылкие стихи, какие пишут лишь любимым женщинам: «желанный, нежный властелин…»)

Так что же – Анакреонт и Вафилл XIX века?

Ляжем здесь, Вафилл, под тенью,
Под густыми деревами…

Но XIX век был далек от Пизистратовой свободы, даже мудрый Солон для него недостаточно морален, Клеобулу и Мемсту здесь нельзя надеяться на пощаду.

Джойс говорил об Уайльде: он был отнюдь не извращенным монстром, невесть откуда взявшимся в благополучной цивилизации современной Англии (как Андре Жид – современной Франции), напротив, он был логическим и неизбежным продуктом англосаксонского воспитания с его жестоким регламентом и тайными пороками. Вообще говоря, даже странно, что извращения относительно редки в этом лучшем из миров.

Впрочем, дело не в воспитании и, возможно, даже не в бисексуальности Верлена. Учитывая его инфантильный комплекс и привычку жить в компании друзей, можно предполагать, что речь шла не о гомосексуализме, а о мужской дружбе, которая часто перевешивала супружескую любовь. Верлен, как и Бодлер, всю жизнь оставался ребенком, и для него мужское братство могло преобладать над зовом плоти.

В отрицании современной поэзии Артюр Рембо делал исключение лишь для Верлена – именно к последнему он обратился с просьбой о гостеприимстве. Юный поэт, прилагая к письму свои стихи, сообщал, что живет он в Шарлевиле, что у него нет работы, и что он страстно желает переехать в Париж. Заинтересовавшись удивительными, ни на что не похожими стихами корреспондента, Верлен уговаривает семью жены оказать ему гостеприимство. «Приезжайте, мой дорогой человек щедрой души, вас приглашают, вас ждут». Роковая встреча состоялась осенью 1871 года…

«Чудо-ребенок» с первого взгляда околдовал Верлена. Это была в высшей степени странная привязанность, которая, по словам Андре Моруа, положила начало драме, в которой суждено погибнуть если не гению Верлена, то его рассудку.