Проклятые поэты

Глубокое, неподдельное раскаянье! Но длилось оно недолго. Подобно псу из Священного писания, он вскоре возвратился на свою блевотину. И новое падение внушило ему поразительно искренние стихи. Столь же чистосердечный в грехе, как и в покаянии, он с наивным цинизмом принял обе крайности. Он согласился вкушать по очереди то от соблазнов греха, то от мук отчаяния. Конечно, это извращенность, но до того наивная, что, кажется, ее можно простить.

Да и нельзя подходить к этому поэту с той же меркой, с какой подходят к людям благоразумным. Это – бессознательное существо, и это – такой поэт, который встречается раз в столетие.

Чувства, подавленные силой воли, нашли себе неожиданный выход и вновь зажгли душу поэта «Мудрости» ярким пожаром. (Ведь чем гений привлекателен, помимо силы своего духа? – Силой своей страсти!)

Среди учеников Верлена в пансионе в Ретеле был некто Люсьен Летинуа. Когда Верлен узнал его, Люсьену было лет восемнадцать; это был высокий бледный юноша с наивным выражением лица, с какой-то небрежной, качающейся походкой. Верлен был охвачен одним из тех порывов страстной дружбы, какие испытывал ранее к Люсьену Виотти, к Дюжардену, к Артюру Рембо. Люсьен Летинуа внезапно стал для Верлена самым дорогим, самым близким существом в мире. На него он перенес всю ту жажду любви, которой было полно его сердце, способное к безумным увлечениям. Когда Люсьен вышел, окончив курс, из пансиона, Верлен немедленно последовал за ним. Он не хотел, не мог жить без Люсьена… Сам Верлен в стихах, посвященных Летинуа, называет его «своим сыном», и, может быть, в этой привязанности было действительно много любви чисто отцовской, которую он не мог отдать своему настоящему сыну, у него отнятому…

Так началась новая одиссея бедного Лилиана: неудачное фермерство вдвоем с Люсьеном, редкая, самоуглубленная поэзия, очередные разочарования и неудачи публикаций, разорение – и снова Лондон. «Верлен направился в Лондон, вероятно, в надежде повторить еще раз незабвенные часы, когда-то пережитые там с Артюром Рембо».

То был желанный мир, мир подлинный, высокий,
Та жесткая кровать, тот стул мой одинокий!
Я сознавал вполне, что здесь я – сам с собой,
И полюбил я луч, ослабленный, немой,
Входивший медленно, как друг, товарищ давний,
И заменявший мне сияние сквозь ставни…

Но Люсьен Летинуа был снобом, скромным, добродетельным, благочестивым – артистическая жизнь претила ему. Попытки вовлечь его в кафешантанный дурман оказались тщетны, к тому же ограниченность средств тяжким ярмом пригибала поэта к земле.

Из Лондона был один путь – в Париж. В Париж, напрочь забывший Верлена и не желавший его вспоминать. Лишь один его давний и неизменный друг, Эдмон Лепеллетье, уже не раз приходивший на помощь, принял участие в судьбе не по годам состарившегося, измотанного жизнью, несчастного поэта с лицом восточного пилигрима.

Верлен стал журналистом.