Проклятые поэты

Жалкий скарб, отсутствие собственного угла, скитание по дешевым отелям, а в отсутствие денег – по городским больницам, этим домам призрения; опустившиеся, жадные женщины; становящееся все более пагубным пристрастие к вину…

Гонорары – и немалые! – он спускал с радостью и легкомыслием ребенка. Тысячи франков хватало на пару вечеров, когда все посетители кафе становились его гостями… Впрочем, теперь безденежье не было ему помехой. Он стал знаменит, многочисленные богатые снобы наперебой приглашали «нового Вийона» – кто из лести, кто как шута. Буль-Миш и Вожирар были его вотчиной, все дальше отталкивающей от него прежних друзей. Чем ниже он опускался, чем больше пил, тем слабее оказывались его утомленные стихи.

Он уже ничего не чурался. Из-под его пера выходили плохие вирши, и за несколько франков он был готов писать предисловия к предосудительным книгам – к «Содому» Аржи с подробностями мужеложства – или же воспевать чары своей возлюбленной, «зеленой феи» медленно, но верно убивавшей его.

Все довершали шлюхи, которые не просто его обирали, но умели подвигнуть на работу, зная его способность обращать исписанную бумагу в золотые монеты.

Отношениями с этими жалкими любовницами, их ссорами между собой, нередко доходившими до потасовок, заполнены последние годы жизни Верлена. Но Верлен и не мог претендовать на более изысканное женское общество. Нужно было много отваги, чтобы сносить взрывы его беспричинного гнева, его ярость, когда он был под влиянием алкоголя, и чтобы делить с ним его прискорбные радости, которые он черпал в абсенте…

Очень у многих людей, которые встречались с Верленом только в эти последние годы его жизни, осталось о нем лишь тяжелое впечатление как о грубом и неопрятном человеке, способном на чудовищные выходки в минуту опьянения или гнева.

Так часто случается: он стал знаменит, кончившись как поэт. Он плыл по течению жизни, не сопротивляясь, и это нашло отражение в его поэзии приглушенных контрастов, постоянных срывов и явных надломов. Как сказал Жюль Ренар незадолго до смерти поэта, «от Верлена не осталось ничего, кроме нашего культа Верлена»…

Из угла подымается сгорбленный, сумрачный, дикий —
Локти прорваны, лацкан засален – лохматый старик,
К волосатой ноздре прижимает букетик гвоздики
И дрожащей рукою застегивает воротник;

Под огромным челом два огромные темные глаза,

Точно камер-обскуры, где все, обратившись вверх дном,
Превратится в тончайшую – в скиниях синего газа —
Самоцветную роспись под матовым белым стеклом.

Чем ниже он опускался, чем хуже писал, чем больше подменял вдохновение затейливостью и пикантностью, тем громче была его слава.

Молодые поэты разыскивали его в притонах и больницах – только бы услышать или увидеть… В 1894 году скончался Леконт де Лиль, и журнал «La Plume» предложил проголосовать за его преемника. Максимальное число голосов молодые поэты отдали отверженному Верлену.

Собратья, мои дурные братья, погребавшие меня некогда под своим молчанием! – а почему? – Собратья, мои дурные братья, почему было то молчание столько долгих лет, и вдруг, словно в гневе, все эти клики восторга, как бы изумления, откуда эта перемена, дурные братья?.. Ах, это то, что называется слава!

Слава оказалась ветреницей: хотя молодые объявили Верлена своим вождем, все попытки выдвинуть его во Французскую академию потерпели фиаско – за поэтом продолжал тянуться шлейф «темного прошлого», о котором раз за разом напоминала пресса.

Красноречивый эпизод той поры: однажды молодой литератор встретил на набережной Сены понурого старика (Верлену еще не исполнилось и пятидесяти) и узнал в нем поэта. Они разговорились.

– Как вам мои последние стихи? – вдруг спросил Верлен.