Проклятые поэты

Верлену мучительно больно; он спасается в «гордом служении искусству». Мореас, Гюисманс, Баррес, Малларме открывают перед ним возможность нового восхождения к высотам славы. Но прóклятый упрям, он желает остаться прóклятым. Укрывшись на ферме в Арденнах, он предается «пьяному разгулу, грязному разврату». Алкоголь пробуждает в нем «прежние приступы дикого гнева».

Горести, которые щедро подкидывала ему жизнь, неуклонно вели его к пропасти. Смерть Люсьена, безденежье, безуспешные попытки найти издателя для своих книг, ссоры с матерью из-за денег кончились новым взрывом. В очередной раз вернувшись из Парижа раздерганным и пьяным, он затеял буйный дебош и поднял руку на мать. Свидетель этой отвратительной сцены некто Дан вызвал полицию и утверждал, что господин Поль угрожал ей ножом. Придя в себя, Верлен понял, что спьяну натворил нечто неподобающее, но было поздно – он вторично угодил в тюрьму.

После непродолжительной отсидки надо было в очередной раз начинать новую жизнь… Для этого был единственный и последний путь – поэзия, Париж, кабаки, дно.

По жизни Верлен не столько плыл сам, сколько его несло, как щепку, хотя время от времени он пробовал взять себя в руки, выбраться на стезю добронравия и даже благочестия вопреки податливости на соблазны «зеленого змия», да и другие, не менее запретные. И каждый раз порывы воспрянуть из скверны порока, где он маялся от стыда, – из-за чего впадал подчас в слепое буйство, вроде приведших его в тюрьму выстрелов в Рембо, своего младшего друга-искусителя и спутника в бродяжничествах между Парижем, Лондоном и Брюсселем, – опять и опять сменялись срывами, все ниже, пока он не докатился до участи совсем пропащего «кабацкого святого»…

Если он нас так трогает и волнует, этот Диоген тротуаров, столько раз описанный в литературе (Анатолем Франсом в «Красной лилии», Жидом, Валери), это происходит, по справедливому мнению Борнека, не столько из-за постыдного небрежения Верлена к собственной личности, на чем обычно настаивают исследователи, сколько из-за резких скачков творчества этого поэта, «в котором внешность Калибана отныне соединилась для нас с душой и с отравленной музыкой Ариэля…» И тогда понимаешь, что все эти попытки избавления, с помощью Элизы, Матильды, Рембо или Бога, были этапами одного и того же, непрестанного, тщетного и возвышенного, поиска «тихой гавани мужественным пассажиром Летучего голландца».

Первой книгой Верлена, имевшей успех, – ирония судьбы! – была не «Мудрость», не «Любовь», а «Отверженные поэты», несколько очерков, посвященных Тристану Корбьеру, Артюру Рембо, Стефану Малларме, Марселине Деборд-Вальмор, Вилье де Лиль Адану и самому себе – Бедному Лелиану[50]. Затем пришел черед и его поэзии – вначале «Романсам без слов», «Мудрости», первым книгам стихов. Издания следовали одно за другим, и чем больше книг выходило, тем сильнее рос спрос на них.

Если бы Верлен не был Верленом, если бы не страсть к вийонированию, то есть к абсолютной свободе, если бы остепенение уже не молодого человека, если бы… сколько их, этих если… кем бы он мог стать? – Академиком? Снобом? Мэтром? Эврименом?

Но он остался Верленом – тем, которым мы его знаем, чья поэзия так человечна и исповедальна…